Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович

– А ты не хотел бы…

Мать резко отодвинула чашку. Чай перелился через край, выплеснулся на блюдце.

– Ты не хотел бы перевестись? Тебя же возьмут на любой…

– Что значит перевестись? – Я даже привстал от удивления. – Зачем? Куда я буду переводиться?

– Неужели ты сам не понимаешь? То, что происходит… Ты же окажешься в самом пекле!

– О чем ты? – спросил я и сразу же догадался сам. – Венера? Да ладно тебе, мам! Все уже давно разрешилось. Да и какое это вообще имеет отношение…

– Да как же разрешилось! – Мать всплеснула руками, едва не опрокинув чашку. – Об этом только и пишут везде, везде говорят. Ты что же, не читаешь?

Я вытащил суазор, и его экран тут же затянула плотная поволока из переливающихся химическими цветами пятен. Лишь спустя утомительно долгие секунды в этом электронном мареве стали проявляться угловатые иконки приложений.

Я открыл новости и перешел в политический раздел.

– И что? Ничего такого. Одни разговоры. Журналистам же тоже надо на хлеб зарабатывать.

Мама молчала.

– К тому же как это связано с переводом? Если даже и начнется что-то… Я в армии карьеру делать не собираюсь, дай бог дослужусь до пилота на каких-нибудь коммерческих рейсах.

– Коммерческих рейсах на оккупированную территорию!

– Какую оккупированную территорию, мама? Поменьше читай сплетни в сети! Придумала себе тоже причину для беспокойств. Да я пока доучусь, все еще двадцать раз переменится. Еще парочка таких кризисов отгремит. Если на все так реагировать…

Мама улыбнулась.

– Да ты ешь пирожные, ешь, – сказала она. – Вкусные. Я только утром купила.

Мама пододвинула к себе чашку и сама взяла из корзинки маслянистый, лопнувший с одного края эклер. Я положил на стол суазор с открытым новостным порталом и тоже пригубил чай – терпкий и необычно горький на вкус.

Мама с любопытством взглянула на экран, по которому плыли цветные кляксы.

– А что с твоим суазором? – спросила она.

71

На зачете по нейроинтерфейсу я попал в одну группу вместе с Лидой и впервые в жизни увидел, как она подключается к сети.

Виктор тогда по своему обыкновению решил сдавать в самом конце – он, видимо, и вправду решил, что его малодушная надежда на усталость преподавателя оправдает себя на зачете, где результат оценивает бесстрастный компьютер на основе полученных во время задания очков. Я же пошел со второй по счету группой, еще не зная, что вместе со мной окажется Лида. Я даже остолбенел от удивления, когда увидел, как она стоит рядом с креслом нейроинтерфейса и разговаривает с профессором. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела на меня через плечо и сразу отвела глаза.

Группа была уже в сборе.

Терминалы рядом с Лидой заняли, и я выбрал себе местечко в другом ряду, поближе к окну. Лида была за спиной. Мы стояли рядом с креслами, но никто не садился, хотя терминалы пока не работали.

Профессор – его звали Тихонов – подошел к окну, быстро взглянул вниз и, вытащив из кармана тенебрис, направил его на оконную раму с таким видом, как если бы дистанционное управление работало лишь на расстоянии в несколько сантиметров.

Комнату затянул густой вечерний сумрак.

Тихонов сунул пульт в нагрудный карман пиджака и прокашлялся, точно оратор перед началом торжественной речи.

– Что ж, – сказал он, – как я понимаю, все уже здесь? Отлично! Да вы садитесь, садитесь, я активирую терминалы чуть позже.

Но никто не садился. Тихонов прошелся между рядами и встал у двери. Из-за невысокого роста и худосочного телосложения издали его нередко принимали за студента.

– Что ж, – Тихонов продолжил хождение по аудитории – на сей раз обратно к окну, – можете и постоять. Я понимаю, это ваш первый зачет по нейроинтерфейсу, но, уверяю вас, тут нет ничего сложного. Правда, хочу заранее предупредить, что задание в учебном центре решили все-таки поменять…

Послышался чей-то недовольный возглас, я закрутил головой и встретился взглядом с Лидой, которая напряженно смотрела в затененное окно. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, однако вместо этого губы ее искривились, как во время нервного тика.

Я впервые видел Лиду такой взволнованной.

– Уверяю вас, – говорил Тихонов, – это ничего не меняет. Ваше новое задание – световой туннель. Мы его тоже подробно разбирали, и в нем нет абсолютно ничего сложного.

Тихонов стоял у окна, и из-за густых теней на стеклах его лицо казалось черным.

– На всякий случай я напомню основной принцип. Ваша цель – пройти до выхода по световому туннелю. Есть два туннеля – зеленый и красный, которые находятся в разных плоскостях. На вашем пути не будет никаких развилок и дверей, ничего такого, но в определенные моменты движение по одному из световых туннелей станет невозможным, вы просто почувствуете это. В таких случаях вам необходимо перемещаться в другую плоскость, в другой световой туннель, и продолжать движение. Все очень просто.

– А почему решили поменять задание? – спросила Лида.

Я обернулся, но она сделала вид, что не замечает меня, продолжая, нахмурившись, смотреть на Тихонова.

– Учебная часть. Но на самом деле это задание тоже часто использовалось на первых лабораторных. Чтобы завалить его, – Тихонов хихикнул, – надо очень постараться. Я вообще не помню – ну, скажем так, вспоминаю с трудом – случаи, когда кто-нибудь не проходил это задание. Итак…

Тихонов вышел из тени и остановился рядом со мной, оглядывая собравшихся в аудитории студентов.

– Еще вопросы?

Вопросов не было.

– Что ж, – сказал Тихонов, – тогда подключаемся. Я начну с первого ряда.

Лида была второй.

Я сел в кресло и обернулся. Тихонов склонился над ее терминалом. Щелкнули тугие тумблеры. Лида поежилась и повела плечами, как от холода. Тихонов сосредоточенно изучал терминал, проверяя что-то, а потом повернулся к Лиде и предложил ей сесть. Лида пригладила собранные на затылке волосы и опустилась в кресло.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся Тихонов. – Всего парочку секунд…

Лида вдруг посмотрела на меня отчаянным взглядом, моля о помощи. Ее руки напряглись, а пальцы вцепились в подлокотники, как будто немая машина пустила электрические разряды в ее нервные окончания.

Я вздрогнул и чуть не вскочил на ноги.

Но неожиданно Лида расслабилась, кисти ее разжались и безвольно свесились с подлокотников, а открытые глаза – ее пронзительные зеленые глаза, которые она так часто прятала от меня, отворачиваясь или склоняя голову, – остекленели и уставились в потолок.

– Вот и чудненько, – сказал Тихонов. – А страху-то было.

Меня сковал ледяной озноб.

– Следующий, – сказал Тихонов и подошел к последнему в первом ряду терминалу.

Я сидел, повернувшись, и смотрел на Лиду, оцепеневшую в кресле. Ее лицо ничего не выражало, взгляд был пустым и мертвым, а рот приоткрылся. Я вдруг подумал, что в то самое последнее мгновение – перед тем, как пустота поглотила ее, – она пыталась о чем-то сказать мне, но не успела, и слова эти навсегда застыли у нее на губах.

Я даже не заметил, как ко мне подошел Тихонов.

– Не желаете присоединиться? – спросил он.

– Что? – не понял я.

– Ваша очередь.

Я откинулся на спинку кресла.

– Не волнуйтесь, постарайтесь расслабиться, – повторил уже в пятый раз Тихонов и щелкнул тумблером на терминале.

70

Свет.

Это невыносимое сияние сводило с ума. Я застонал и закрыл лицо. Мне хотелось только одного – спрятаться, спастись от безудержного света. Но спасения не было. Больше уже ничего не существовало.

Я лежал на полу рядом с кроватью.

Из стен исходило ровное свечение. Перед обожженными глазами плыли цветные круги. Я почти ничего не видел. Мои тюремщики решили лишить меня зрения.

– Прекратите! – крикнул я. – Я так не могу! Выключите! Выключите свет!

Из стен послышался нарастающий рокот. Этот непонятный шум становился пронзительнее и выше с каждой секундой, пока не рассыпался в треске электрических помех. Можно было подумать, что кто-то пытается включить неисправную громкую связь.