Венок Альянса (СИ) - "Allmark"

Голос минбарки не слушался её от волнения.

– Но, Штейн… Я ведь другой расы, и я…

– Разве это может иметь значение? Кроме установленных, привитых обществом понятий красоты и тех качеств вообще, что могут быть предпочтительны, есть и то, что просто касается нашей души – и всё меняет в ней… Как для тебя наличие волос не делает Дэвида менее красивым, так для меня, поверь, не делает тебя менее красивой отсутствие чешуи. И думаю, ты сама понимаешь, что не в чешуе вовсе дело… Не следует думать, что лишь сходство тела с нашим собственным привлекает нас. Любое внешнее подобие – лишь обман зрения, внутри же мы – отдельные, ни с чем не сравнимые миры. И любовь становится любовью не тогда, когда одно тело понравится нам более всех остальных тел, - губы Штхиукки коснулись пальцев минбарки, - а тогда, когда наш мир согревается светом другого мира более, чем своим собственным.

– Штхейн, я не понимаю… Если ты любишь меня – почему же говоришь мне, что, может быть, не всё безнадёжно с Дэвидом, почему предлагаешь бороться за него… почему ты за меня – не борешься?

Дрази улыбнулась.

– В прежние времена – быть может, так и было бы, потому что нет ничего больнее, чем отдавать любимое существо кому-то другому, и ни одно сердце по-настоящему никогда не может смириться с этим… Но убеждать тебя забыть его или тем более как-то очернять его в твоих глазах было бы как-то неправедно. Это не повернуло бы твоё сердце ко мне, потому что отчаянье не делает этого. Любя, желаешь добра, даже если это будет тяжело для тебя самого. Свет счастья и надежды на лучшее в любимых глазах – дороже иллюзии обладания.

– Штхейн… Наверное, это должно сказать мне, что я сама была недостаточно праведна, недостаточно честна с тобой… О нет, послушай. Я много открывала тебе из своего мира, да, стараясь отдать тебе лучшее, что он может дать… Но я была недостаточно внимательна к миру твоему. Я не думала, что и я могу от этого мира что-то для себя взять… Потому Вселенная и явила мне этот знак – так… Там, на Тучанкью, я приняла тебя как мужчину, я не лгала… Я подумала в тот момент, что ты можешь быть одним из лучших мужчин, кого я знаю, и досадно, что жизнь распорядилась так, сделав тебя женщиной – многого лишив при этом и тебя, и какую-нибудь женщину вашего мира, которая могла бы быть твоей женой и иметь с тобой детей, и весь твой мир, лишив его прекрасного воина, защитника и, может быть, даже правителя… Но я проводила с тобой эти церемонии и беседы, желая вернуть тебе, как я говорила, веру в себя как в женщину… Потому что желала счастья тебе, а счастье немыслимо без душевной гармонии, с внутренним конфликтом… Потому что боялась за тебя, и не хотела, чтобы болью, борьбой стала вся твоя жизнь. Но разве это достойное пожелание мужчине, воину? Я запуталась в своих мотивах, в своих движениях, как же я могу помочь кому-то, если себя не понимаю?

– Ну, по меркам вашего мира это ведь грех… Хотя, наверное, это по меркам любого мира… И ты не желала мне такой судьбы – всю жизнь жить в грехе…

Шин Афал покачала головой.

– Это ложь, и ты, и я это знаем. Я просто делала что могла, что вынуждена была делать, чтоб найти предлог оставить тебя здесь. И потому что это было прекрасным способом бегства от собственного страха. За тебя, за твою жизнь. И за свою… Я обвиняю Дэвида в ошибках, в слепоте, а сама? Воин должен быть готов к любому бою, должен уметь победить любой страх. Воин не сворачивает с пути, к какому бы трудному, суровому подвигу он ни вёл, и не выторговывает этим почести и всеобщее одобрение. Путь его прям и слова так же честны и чисты, как сталь его клинка. Я хотела оградить тебя… Хотела оградить себя, от подвига тяжёлого и не почётного - признать твою правоту. Сказать, что Вселенная ошибается, а Штхейн прав. Так какое право я имею жаловаться и страдать сейчас? И какое право я имею давать это признание тебе, своему другу, и не давать Дэвиду - человеку, которого люблю? И не поделом ли мне, что он не доверился мне, и не поделом ли, если он навсегда оттолкнёт меня за мою трусость и ложь?

– Ты деморализована, это понятно, и естественно обидеться на то, что он не сказал тебе… Но пойми, об этом не так-то легко заговорить. Для мужчины – сложнее… К мужчинам более пристрастное отношение, по крайней мере, насколько я могу судить об этом по тому, что знаю о землянах… Это воспринимается как… отрицание их мужественности, как то, что они уже не полноценные мужчины. Ты для него – друг его детства, почти сестра, логично, что он боялся… что ты оттолкнёшь его.

– Нет, Штхейн, не утешай меня. Я достаточно злоупотребила твоей добротой, твоим доверием мне. Я возомнила, что помогаю тебе. Я, имевшая глаза и не видевшая, почему мои чувства безответны, спорившая с сердцем возлюбленного, спорившая с Вселенной. Больше никаких церемоний, Штхейн. И если мне придётся ответить за свои слова перед старейшинами, я отвечу. Хоть что-то я сделаю, как подобает воину.

– Ради Дрошаллы, Шин…

Дверь со стуком распахнулась, и в кабинет ворвался цветущий, лучащийся позитивом Андрес Колменарес.

– А… Простите, у вас тут серьёзный разговор, я не вовремя? Я просто не думал, что тут кто-нибудь может быть, а мне вот чертовски захотелось поработать, тем более время до вечера куда-то девать надо… Но раз так – пойду прогуляюсь ещё где-нибудь.

– Постойте, Андрес… Возможно, вы, как земной мужчина, можете нам помочь. Скажите, что вы сказали бы, если б узнали, что какой-то ваш знакомый мужчина любит не женщину, а мужчину?

Андрес почесал голову, несколько, честно говоря, ошарашенный если не самим вопросом, то тем, кто и в какой момент его задал.

– Ну, сложно сказать так определённо… Смотря, наверное, о ком речь. О ком-то сказал бы, что так и знал, о ком-то – удивился бы…

– Нет, я немного не об этом. Что у вас, землян, принято говорить, чтобы… Ну, вернуть такого человека на путь истинный?

Андрес отворил рот, а потом рассмеялся.

– О, это сложная тема, разное… принято-то… Но обратились вы с этим как-то не по адресу, я сам никогда не считал, что тут нужно что-то говорить, кроме как… ну… поздравить, если взаимно, и посочувствовать, если нет…

Глаза Штхиукки и Шин Афал одинаково округлились.

– То есть… Вы не считаете это… недопустимым, грязным, извращением, как принято это считать у землян?

– Ну, вообще – не у всех землян это прямо принято. Разные у нас, конечно, есть… До сих пор Земля-матушка идиотами богата… Но я не с ними, не.

– Почему? Вы же… нормальный мужчина…

Андрес прошёл к кофейному автомату, нацедил в стакан чая, какое-то время придирчиво осматривал содержимое стакана, затем опёрся спиной о стену и воззрился на девушек, потягивая приятно кисловатый напиток.

– Ну, нормальный я не со столь давних пор, а вообще-то, если кто-то здесь ещё не знает, я бывший псих и террорист, так что мне на многие общественные условности плевать можно… А у нас на подобный вопрос Игнасио как-то сказал, что знает только три извращения – хоккей на траве, балет на льду и попытку срастить плазменную MJ-200 с нашей передвижной установкой. Вообще, я даже удивлён и умилён слышать такие вопросы после того, как здесь хотя бы какое-то время жил Андо Александер.

– А что Андо?

– Ну… тоже не считал это извращением и практиковал много и любовно. Лично готов засвидетельствовать.

– Но… Но Андо… У него ведь есть жена, сын…

– А одно другому когда-то мешало? – Штхиукка отошла от шока быстрее своей минбарской подруги, - я ведь говорил, многие наши мужчины были женаты и имели детей, и иногда искренне были уверены, что любят своих жён… До того, как встречали кого-то, кого любили гораздо сильнее.

– Ну да, и это тоже, - кивнул Андрес, - Андо говорил, что любит её, любит действительно сильно и крепко, что, может быть, это единственная женщина во всём мире, которая значит для него так много… Но это совершенно не мешало ему любить мужчин, как любил до того, как встретил её.

– Разве… Разве можно любить двоих? – Шин Афал казалось, что она видит дурной сон, настолько невозможным было всё то, о чём они говорили, - вернее, даже… любить более, чем одного? Разве такое… разделение любви не есть… растрачивание себя, разбрасывание своей… душевной цельности?