заменит жест благодарности. То, что она делала для меня, не выразить словами.
- Мы сереннцы, - продолжает Налджу, сильнее прижимаясь к моему плечу, - мы рождаемся, чтобы заботиться о других, не думая о себе. Я знала, что Вы не терпите тишины. Наверняка в тишине Вас тревожили мысли об одиночестве. Джедаи ведь одиноки, но Вы – нет. Не на Серенно.
Я чувствую, что мои брови поднимаются от удивления. Мне становится не по себе, словно я дал слабину и показал чувства, о которых никто не должен был знать. Юная графиня озвучивает ту суть жизни джедая, к которой я приходил так неизбежно, еще без малого шестьдесят лет назад. Мы одинокие, одинокие, одинокие!
Как она могла знать? Как научилась без Силы так чувствовать другого? Неужели у двух людей, знавших столь разные пути, могут оказаться родственные души? За всю долгую жизнь я такого не встречал и не верил в подобное. Может, не верю и сейчас. Вполне возможно, что эта девушка тянется ко мне лишь потому, что не знает правды.
- Вы так добры, - произношу я, чувствуя, что у меня пересохло во рту. – Но Вы не все знаете насчет меня. Это нечестно. Нечто изменилось в моей жизни, в чем, возможно, и причина всего кошмара. Я перешел на Темную Сторону.
Я пытаюсь отвести взгляд, но ее ладонь касается моей щеки, мягко запрещая мне это сделать.
- Я думаю, что это не имеет значения, на какой Вы стороне, - уверяет Налджу. – Граф Дуку, Вы сереннец, этого у Вас не отнять.
Я умолкаю. Пожалуй, меня впервые настолько правдиво не осуждают и настолько искренне верят мне, верят в меня, и в этом есть некая мудрость чистой души, истина, известная небитым жизнью детям. То, чего часто не хватает людям с таким грузом прошлого за плечами, как у меня. Я прижимаю графиню к себе и коротко, по-отечески целую ее побитый висок. Думаю, так родители целуют детей, пытаясь уверить их, что сейчас перестанет болеть. Со мной не было так, как не было так и с другими детьми, воспитанными в традиционных графских семьях. Но с ней – пусть так будет.
Однако и теперь покой не приходит в мое сердце. Подступает тяжелое чувство вины за то, что не уберег Налджу. Мог ли я? Кажется, я стал переоценивать свои силы и взваливать на себя непомерный груз ответственности, способный меня сломать. Но мне нельзя. Прежде, чем винить себя, необходимо знать, что же произошло.
- Вы видели одетого в старый синий мундир длинноволосого человека с бородой, несколько похожего на меня? – сразу озвучиваю я основное предположение.
Девушка смахивает слезы с лица. Ей нелегко говорить, но она начинает отвечать:
- Он говорил, что Вы в опасности, и просил пойти с ним. А потом… я не помню ничего.
Она обхватывает руками свои плечи, ее трясет.
- Вам холодно? – осведомляюсь я, и она кивает в ответ. – Здесь нет Вашей одежды?
- Они ее выкинули, - нетвердым голосом отвечает графиня, видимо, имея в виду сотрудников госпиталя. – Она была грязная… и в крови. Не в моей – там, куда он меня привел, была кровь…
- Вы помните что-то еще о том, где были? – должен спросить я, даже понимая, что ей нелегко это говорить.
- Нет. Все было… в темноте. Просто ужас… - она запинается на полуслове.
Уже ясно, что эти темы не стоит трогать. Может, не сейчас. Я встаю, снимаю свой мундир и накидываю на плечи Налджу:
- Так будет лучше. И еще, - подумав о том, что нельзя знать, куда нас заведут пути иной реальности, я отдаю ей свой кинжал в ножнах. Графиня берет его, но с такой растерянностью во взгляде. Сумеет ли она при необходимости применить оружие? Надеюсь, что все же сможет.
- Осталось только это, - вновь обретя дар речи, добавляет Налджу, указывая на вещи на столике у кровати – все, что было при ней, когда ее нашли. Это датапад, кулон на черной шелковой ленте в виде розы с белыми лепестками, обрамленными кроваво-красным цветом, и смятая записка тревожного содержания:
«Я больше не могу выносить того, что за мной наблюдают. Эта комната наполнена насекомыми. Все заперто, но они проникают внутрь, словно хотят досаждать мне. Все вокруг знают, что я боюсь. Даже стены.
Я хочу домой. Вот бы вернуться в тот идеальный день… Яркое солнце в безоблачном небе, запах цветущих роз в нашем саду, смешная хохлатая птичка в зоомагазине…Откуда ее привезли? Кажется, с Неймодии…
Мне так плохо! Кажется, мне нужна та гадость, которую они мне дали выпить. Сколько дней назад? Такая слабость… С рвотой выходит вязкая горькая желчь. Кровь и гной текут из крана умывальника. Я пытаюсь его закрыть, но ничего не получается.
Простите меня! Помогите мне!
Дуку».
Что стоит в конце – подпись или обращение? Почему мне так упорно кажется, что это слова моего брата? Если эти догадки верны, то где он переживал такое? В тюрьме «Острие» или же в каком-то ином, куда более ужасном месте? Возможно, конечно, это была просто подделка, которая понадобилась ему, чтобы заманить Налджу, но как бы я ни хотел принять эту простую и рациональную версию, некое внутреннее ощущение не позволяет мне это сделать. Может, я уже привык, что в искаженной реальности ничто не бывает просто. Но слишком уж вычурное содержание и при этом странная стилистика высказываний, словно писал это не взрослый человек.
- Кто это написал? – решаю все же поинтересоваться я, поскольку нельзя оставить без внимания подобный текст.
В ответ графиня качает головой. Не знает она или же не помнит – это не меняет итога. Вероятнее всего, она нашла эту записку в том неизвестном месте, куда ее привел мой брат. Но те, кто доставил ее в госпиталь, явно нашли ее в другом месте. Пока я не могу выяснить ничего больше.
- Я не хочу оставаться здесь, - просит девушка.
- Я выведу Вас, - обещаю я. И собираюсь сделать все, чтобы сдержать слово, чего бы мне это ни стоило.
Мы выходим из палаты и идем к лестнице. На стене пролета висит карта госпиталя. Ход на первый этаж перекрыт решеткой, установленной посередине лестницы для непонятных целей. Стоит ли рисковать и пытаться добраться до противоположного крыла по коридору, где может ожидать что угодно, как мог убедиться я? Если бы здесь
