Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович

Первый пилот был старше меня лет на пятнадцать – невысокий, кряжистый, с седеющими волосами, – он был похож на военного, списанного за выслугу лет в гражданский флот. Вел себя пилот подчеркнуто официально, как по уставу, и меня не раз посещали серьезные подозрения о его бывшей военной службе, но спросить я так и не решился.

Ускорение занимало всего пять с небольшим часов.

Хоть сам «Гефест» мог бы посоперничать размерами с городскими высотками, места для прогулок на нем оказалось куда меньше, чем на «Сфенеле» – пассажирский отсек на барже отсутствовал, а кубрик для экипажа походил на одиночную камеру, а не на жилое отделение, где должны размещаться шесть человек. К тому же все помещения зачем-то выкрасили в стерильно белый цвет, как в больницах, из-за чего корабль напоминал герметичную медицинскую тюрьму, курсирующую между планетами. Да и противоперегрузочный костюм по уставу нужно было носить постоянно – даже когда отключались маршевые двигатели и мы входили в дрейф.

Я завидовал пассажирам, сидевшим весь путь до Меркурия на электрических стульях.

Я не мог вдоволь надышаться, воздух, пустой и холодный, вызывал томление в груди, мышцы болели, и полет стал многодневной безжалостной пыткой – кто-то ставил над нами бессмысленный эксперимент, пытаясь понять, сколько может выдержать человеческий организм в нечеловеческих условиях. Пилот советовал больше спать, и в рацион даже входило снотворное. Я забирался в кубрик, глотал таблетки, залезал в привязанный к стене мешок, сшитый из необычной пористой ткани, вроде сплава резины и полиэтилена, и, зарывшись в этот спальник с головой, быстро стаскивал с себя костюм вопреки всем командным уставам.

Когда мы прилетели к Марсу, я чувствовал себя больным.

На планету мы снова не сели, а пристыковались к огромной орбитальной станции – самой большой в Солнечной системе. На то, чтобы обойти станцию по коридору, требовался почти час, однако за две недели, проведенные на орбите, даже эта станция превратилась в тесную коробку, которая, подобно гигантскому хронометру, ритмично вертелась в пустоте. Доступ к половине помещений был перекрыт по каким-то невнятным соображениям безопасности, и развлечения сводились к прогулкам по круговому коридору и разговорам с коллегами о войне.

Впрочем, нет. Были и другие радости.

Целый отсек на станции отвели под зону отдыха, хотя ничего, кроме нескольких рядов неудобных кресел, терминалов с сенсорными экранами и панорамного, во всю стену, иллюминатора, там не было.

Однако я сидел в этом отсеке часами.

Гравитационное кольцо станции медленно поворачивалось, подражая движению планет, и в определенное время суток из оглушительной пустоты в иллюминаторе выплывал яркий светящийся нимб планеты, всходило над каменными пустынями солнце, вспыхивали огни наземных сооружений, занимались бури – и тут же все это проваливалось в бездонную темноту орбиты, чтобы потом опять восстать из мрака, через тридцать электрических секунд.

Иногда мне казалось, что мы крутимся на уродливой станции вокруг идеально черного шара – Солнца во время полного затмения, – и лишь в особое магическое время, планета восстает из пустоты.

Тогда я вновь вспоминал о Лиде.

Обычно я смотрел на этот механический восход один, никто не садился рядом, никто не пытался со мной заговорить. Помню, как через неделю после прибытия на станцию я торчал в комнате отдыха перед иллюминатором и вспоминал звездный театр, солнечное затмение, первое свидание с Лидой, первый поцелуй.

Меня мутило после невкусного ужина – похожая на молочную кашу суспензия была в тот день приторно-теплой, и я едва заставил себя ее проглотить. От пронизывающего света, преследовавшего повсюду – в личном отсеке, в длинном гулком коридоре, в зоне отдыха, – разболелась голова, и я даже подумывал о том, чтобы лечь пораньше спать, но сидел перед черным иллюминатором и смотрел в пустоту.

– Извините, а вы с «Гефеста»? – прозвучал чей-то голос.

Я обернулся.

Рядом со мной присела девушка в сером приталенном комбинезоне, рукава которого были закатаны выше локтей. Ее густые черные волосы красиво падали на плечи.

– Да, с «Гефеста», – ответил я. – У нас тут, как говорят, долгая остановка. А откуда вы знаете? Мы встречались?

Девушка улыбнулась и коснулась пальцем нашивки с названием корабля у меня на груди.

– Мы не встречались. Не совсем. Я видела вас тут раньше – вы всегда приходите один и долго здесь сидите. Но вы, наверное, меня не видели, да? – Девушка забавно поморщила лоб. – Меня, кстати, зовут Анна, – и протянула мне длинную тонкую кисть.

Я представился и пожал ей руку.

– Рада знакомству, – сказала девушка.

– Красивое имя, – сказал я.

Нашивка с названием корабля на ее комбинезоне была почему-то оторвана.

– А вы с какого корабля, Анна?

– «Фиест», – сказала девушка. – Слышали о таком? – И тут же сама ответила: – Наверное, нет. Не удивлюсь, если о нас вообще на Земле забыли. Кстати, давайте на ты?

Я кивнул.

– А долгая остановка – это сколько? – спросила Анна.

– Уже неделя прошла и еще столько же ждать. Зачем, почему – непонятно.

Девушка рассмеялась, и я посмотрел на нее с недоумением.

– У меня третий месяц пошел, – объяснила она. – Я от этой миссии скоро с ума сойду. Сначала с Земли на Юпитер Два, потом на Марс, потом должны были лететь на Землю с новым грузом, но увы… Что-то там поменяли в расписаниях и ничего же не объясняют.

– Юпитер Два? – Я прикинул в уме среднее расстояние от этого спутника до Земли. – Ничего себе миссия! И еще три месяца на орбитальной станции. Даже не знал, что такое бывает.

– Бывает. Но потом отпуск – минимум год и гарантия следующего назначения. Да и шансы на повышение…

– А вы тоже оператор? – спросил я и сразу поправился: – Извини, ты…

– А кто же еще? Или ты имеешь в виду не пилот ли я? Нет, – Анна быстро мотнула головой. – Пока не пилот. А ты?

– Я тоже, – ответил я.

Голова болела. От искусственного света слезились глаза. Я попытался представить себе – каково это, провести чуть ли не год в космосе – на выброшенных в темноту орбиты станциях, на летящих с чудовищным ускорением кораблях.

Девушка, высокая и худая, выглядела как космическая странница, которая выросла в невесомости и ни разу в жизни не ела ничего, кроме энергетического молока. Она сидела рядом, смущенно улыбалась и потирала голые руки, точно от холода.

– А ты куда потом? – спросила Анна.

– На Землю. А вот потом – не знаю. Гарантии следующего назначения у меня нет, пока все складывается неплохо, но, наверное, придется какое-то время поторчать на Земле.

– Поторчать на Земле? – удивилась девушка. – А я только и думаю о том, чтобы вернуться. Чего ты так? Или…

Она не договорила.

– Да как сказать… Мне особо не к кому возвращаться. Хотя… На Земле я только и жду, когда же начнется следующий полет, а когда лечу…

– Ждешь, когда вернешься на Землю? – рассмеялась Анна.

– Не совсем. Просто, по большому счету, не такая уж во всем этом большая разница – на Земле ты или летишь. Ведь и там, и там… Ну, ты понимаешь.

– Не понимаю, – сказала Анна.

– Ладно. – Я махнул рукой. – Не буду тебя грузить. В общем, у меня все замечательно – короткие полеты, стабильная карьера. Все, о чем только можно мечтать.

Мы замолчали. Девушка потупила взгляд и принялась разглядывать свои тяжелые потертые ботинки.

Из темноты в иллюминаторе выплыл сияющий горизонт Марса.

– Давно летаете? – спросила она. – То есть летаешь?

– Седьмая миссия.

– Ого! – уважительно протянула Анна. – Да ты прямо ветеран! Наверное, и до первого пилота недалеко?

– Не сказал бы. Пока третий разряд, да и то – первая миссия в этой должности. Медленная у меня карьера получается. С другой стороны…

– С другой стороны, работа есть! – закончила за меня Анна. – Сейчас это важнее всего!

– Тоже верно. Просто я долго на одном корабле летал, пассажирском. Шесть полетов. А там как-то особых перспектив не было.