– Кто, ты сказал?
Лестер Турвиль уставился на гражданина капитана Богдановича, полагая, что неправильно его понял, однако офицер энергично затряс головой.
– Никакой ошибки, гражданин адмирал. Позвольте, я воспроизведу донесение гражданки капитана Захари полностью.
Турвиль кивнул, и лицо Богдановича сменилось на экране грифом срочного сообщения, адресованного начальнику штаба. Потом заставка исчезла, уступив место стройной женщине со строгим лицом. Слева на ее скафандре красовался идентификатор «Захари Элен», а в темных глазах светилось эхо изумления, подобного испытанному только что им самим
– Гражданин капитан Богданович, – сказала она, прокашлявшись, – докладываю, что корабли Народного Флота «Катана» под моим командованием и «Нуада» под командованием гражданина капитана Уоллеса Тернера вступили в бой с мантикорским тяжелым крейсером «Принц Адриан». После обмена ракетными ударами, в ходе которого мне удалось реализовать преимущество ракетных подвесок, «Принц Адриан» был вынужден сдаться. «Катане» в ходе боя причинен умеренный ущерб: пострадал двадцать один человек, семеро из них убиты. На борту «Нуады» пострадавших нет, а потери противника, по оценке моего старшего помощника, превышают наши в шесть раз. Мы изучаем захваченный корабль, однако экипаж уничтожил все секретное оборудование, что вкупе с разрушениями, причиненными нашим огнем, к числу которых относится и полный вывод из строя переднего импеллера, делает ремонт практически невозможным. Боюсь, что мы не сможем использовать его и, покидая систему, будем вынуждены взорвать.
Она помедлила, словно набирая дыхание, и деревянным голосом продолжила:
– Как мы установили, в числе пленных находятся командир «Принца Адриана» капитан Алистер МакКеон, командир эскорта ускользнувшего от нас конвоя коммодор Хонор Харрингтон и несколько офицеров ее штаба.
Она помолчала, словно сама с трудом могла поверить сказанному, и, едва заметно пожав плечами, добавила:
– До получения других указаний я предполагаю оставить «Принца Адриана» под охраной капитана Тернера, а сама возьму курс на сближение с флагманом эскадры, чтобы как можно скорее передать пленных командованию. Надеюсь, за время пути мне удастся более детально оценить причиненный «Катане» ущерб и по прибытии представить вам подробный доклад. Все мои действия предпринимаются с ведома и одобрения комиссара Каттнера. Конец связи.
Экран мигнул, и на нем снова появился сияющий Богданович. Турвиль и сам чувствовал, что его физиономия расплывается в ухмылке. И причиной ликования был не захваченный тяжелый крейсер, пусть и принадлежащий флоту, который уже шесть лет подряд регулярно награждали Народный Флот пинками по заднице. В Адлере его эскадра захватила уже одиннадцать кораблей, так что трофеями его было не удивить.
– Харрингтон! – пробормотал он. – Бог ты мой, сама Харрингтон!
– Так точно, сэр… то есть гражданин контр-адмирал, – откликнулся Богданович.
Турвиль откинулся в кресле, положил ногу на ногу и с мечтательной улыбкой достал из кармана сигару. Возможно, в этом и было некое позерство, однако повод покрасоваться у гражданина контр-адмирала имелся весомый.
«Харрингтон, думал он. Сначала Адлер, а теперь Харрингтон!»
Контр-адмирал развернул обертку, откусил крепкими белыми зубами кончик и раскурил сигару, размышляя при этом, как распорядится новостями Комитет по открытой информации. Само по себе пленение коммодора являлось не столь уж блистательным успехом, учитывая целое созвездие вице-адмиралов и адмиралов Республики, плененных монти. Однако Хонор Харрингтон была не простым коммодором, а своего рода ночным кошмаром Народного Флота, живым олицетворением огромной разницы между возможностями Королевского и Народного Флотов. Турвиль смаковал осознание того, что им сделан заметный шаг к преодолению этого разрыва. Несмотря на скромный масштаб, его победа при Адлере означала поражение монти, самое несомненное и бесспорное, какое терпело Королевство за пятьсот стандартных лет, и стратеги противника понимали это не хуже его. Захват Адлера сам по себе явился большим успехом, нежели рассчитывал гражданин адмирал Тейсман, посылая Турвиля в разведку боем. А тут в качестве дополнительного приза корабли его эскадры пленили Хонор Харрингтон.
Правда, спустя несколько мгновений Турвиль выдул облачко дыма и заставил себя вернуться с небес на землю. К торжеству примешивалось опасение. После такого триумфа ему едва ли удастся отвертеться от повышения. Предстоит не только прощание со столь любезными его сердцу небольшими автономными подразделениями, но и переход на уровень ответственности, на котором военачальник может оказаться козлом отпущения за провал порученной ему операции. Коль скоро Комитет по открытой информации раззвонит о его подвигах на всю Республику, командованию Флота не останется ничего другого, как предложить ему соответствующее повышение и отказаться в таких обстоятельствах будет вряд ли возможно.
В любом флоте, а особенно в охваченном революционной лихорадкой, действует неписаный закон: офицеру, отказавшемуся от повышения и, тем самым, признавшим себя не готовым принять соответствующую ответственность, оно никогда не будет предложено вновь. Скорее всего ему вообще не предложат ответственную работу… и вообще хоть какую-нибудь работу. Тем более Народный Флот находился в тяжелом положении, и если доказавший свою одаренность флотоводец демонстративно отказывался от ответственности, его «бдительные» коллеги вполне могли привлечь к этому факту внимание БГБ.
Нахмурившись, Турвиль мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы в докладе наверх о пленении Харрингтон в первую очередь были отмечены заслуги капитанов Захари и Тернера. Флот должен знать, что командующий эскадрой не претендует на чужие лавры. В худшем случае эта скромность обеспечит ему понимание и уважение коллег, а в лучшем – хотя такой вариант представлялся не слишком вероятным – позволит ему самому отделаться благодарностью, добившись повышения для двух капитанов, которые, тут у него не было сомнений, заслужили награду. Конечно, им сопутствовала удача, но на войне без удачи не обойтись, а захват такого противника, как Харрингтон, не мог стать результатом одного лишь везения.
