Машина ужаса (Фантастические произведения) - Орловский Владимир

Туровский помолчал с минуту, потом спокойно, будто дело шло об увеселительной прогулке, с самоваром и бутербродами, на пикник, ответил:

— Надо съездить туда и узнать, в чем дело.

— И вы меня вызвали?..

— Чтобы предложить отправиться вместе со мною.

Я даже разинул рот от удивления. Путешествие в Новую Зеландию в поисках чего-то неведомого, поглощающего из атмосферы ее живительный газ. Какая фантастическая перспектива!

Но колебался я недолго: какова бы ни была цель путешествия, предложение было слишком заманчиво и искушение слишком сильно.

Оказалось, что Туровский говорил уже по этому поводу в Москве и заручился согласием надлежащих инстанций, при чем выговорено было и мое участие в экспедиции, которая до времени должна была оставаться в тайне. На этом настаивал Алексей Юлианович. Он, подобно многим ученым, обладал изрядной долей до болезненности обостренного самолюбия и боялся обнаружения ошибки, если бы предположения его о причине странных явлений оказались несостоятельными…

Глава III

Однако, двинуться в путь мы смогли только через три месяца. Помимо неизбежных формальностей, осложненных особой подозрительностью правительства доминиона к нашей научной экспедиции, много времени ушло на специальную подготовку к путешествию. Необходимо было заготовить целую походную лабораторию, которая позволила бы на месте с наибольшим удобством производить анализы воздуха и целый ряд других химических и геологических исследований. Видимо, у Туровского были уже кое-какие предположения, которыми, однако, он со мною не поделился. Таким образом, к концу сентября все было готово, и в один хмурый осенний день, под зарядившим с утра мелким дождем пополам со снегом, мы вышли на немецком пароходе в Штеттин. Дальнейшие этапы нашего путешествия: Лондон, Гибралтар, Суэц, Аден, бурный простор Индийского океана — были для меня, как сон: наконец-то я снова колесил по земному шару в невиданных еще мною местах.

Через две недели мы обогнули Австралию и вышли из Сиднея в последний переход. Три дня спустя, утром, в голубом мареве далекого горизонта, под целым потоком солнечных лучей, показались на востоке обрывистые скалы, громоздившиеся у самого берега темной кучей. Это был мыс Реинга, откуда души умерших маорийцев погружались в пучину океана перед тем, как предстать на суд великого Ату, властителя вселенной.

Об этом рассказывал нам длинный субъект в клетчатом кепи, посасывая трубку и тыкая сухим пальцем в новые открывавшиеся нам виды. Немного погодя, вынырнул из моря маяк на крайней оконечности северного острова, древнего Ика-ну-Маун, а слева встали мрачные утесы островков Трех Королей, отвесно поднимающиеся из окаймляющей их пены прибоя, разбивающегося об окружающие их рифы. А дальше развернулась великолепная панорама холмов, покрытых кудрявою шапкою леса, а море, ленивое, роскошное южное море колыхалось у недалекого берега и пестрело там и здесь парусами рыбачьих шхун и китобоев.

В одном месте эта стена раздвинулась, и пароход вошел в залив Хаураки, огромный естественный рейд, весь усеянный сотнями буйно зеленеющих островков, среди которых прямо изводы подымал свою мохнатую шапку конусообразный Рангитото, потухший вулкан с давно застывшими потоками лавы, круто сбегающими к морю.

Здесь-то, в глубине живописной бухты, открылся перед нами вид на город, охваченный полукольцом зеленых холмов.

Это был Окленд — цель нашего путешествия.

После выполнения полицейских и таможенных формальностей, мы отправились искать себе пристанище.

Это оказалось нетрудным. На углу улицы Королевы, в одном из оживленных мест города, под большой вывеской якоря над фасадом нарядного трехэтажного дома, в гостинице «Темза», нашли мы недорогую и достаточно комфортабельную комнату.

Алексей Юлианович, даже не отдохнув с дороги, ушел в лабораторию университетского колледжа получить нужные ему справки, а я отправился бродить по городу. Странное он произвел на меня впечатление: я не мог отделаться от чувства, близкого к разочарованию. Вместо живописного первобытного пейзажа с дикарем, украшенным кольцами в носу на первом плане, которого я смутно ждал, вокруг меня бурлила жизнь культурного европейского центра. Улицы шумели, звенели и грохотали обычной сутолокой делового дня. Трамваи, автомобили, велосипеды мчались нескончаемой вереницей среди немолчного гама, и толпа на тротуарах струилась в обе стороны знакомым торопливым и озабоченным потоком, в погоне за бегом времени. Разбегались во все стороны, одетые камнем улицы, оплетенные сетью проводов, по которым танцевали синеватые молнии трамвайных вспышек.

Это был Лондон в миниатюре. Но только Лондон, перенесенный под горячее южное солнце и окруженный кольцом зеленых гор, среди которых поднимались лысые конусы трех погасших вулканов, а у подошвы покатых склонов, зажимая город с двух сторон, плескалось изумительной синевы море.

Вернувшись в гостиницу, я застал Туровского, рассеянно смотревшего через открытое окно на шумную улицу.

— Вот и вы, — сказал он нетерпеливо. — Я жду вас уже больше часа. Мы сегодня же отправляемся дальше.

— Куда? — остановился я в изумлении.

— Пока в Роторуа, вулканическую область недалеко отсюда, а там видно будет…

— Вы что-нибудь узнали?

— Нет. Но именно потому надо ехать. Здесь, видимо, ни о чем не подозревают даже после анализов воздуха. Надо искать. И, так как скорее всего причина связана все же с вулканической деятельностью, то мы и начнем с Роторуа.

— Ладно. Пусть будет Роторуа. Может-быть, там мы найдем настоящую Новую Зеландию.

— А вы уже, кажется, разочарованы?

— Да помилуйте: ведь это же просто уголок Лондона — не больше. Английский язык, английские физиономии, английская деловитость. Хоть бы на грех одна маорийская рожа попалась. Куда они все провалились, эти воинственные каннибалы?

— Маори? Вы поздно спохватились, — усмехнулся Туровский. — Просвещенные колонизаторы их давно уничтожили. Неподалеку от тех мест, где мы будем, сохранились, кажется, кое-какие остатки этого когда-то свободолюбивого народа, еще в некоторых глухих местах островов, но это и все…

— Ну, что же делать. Едем в Роторуа.

К вечеру мы были на вокзале, копирующем в миниатюре лондонский Чэринг-Кросс, и двинулись вглубь острова. Ночная темень не позволяла мне любоваться пейзажами, но зато я завязал интересное знакомство. Здесь, в вагоне, я впервые встретил настоящего маори.

Это был студент инженерного отделения колледжа, ехавший к родным на каникулы, высокий, стройный малый с золотисто-коричневым цветом кожи и приятными чертами, выразительного лица.

Он говорил на чистейшем английском языке, что не мешаю ему далеко не любезно отзываться о хозяевах его родины, а когда он узнал, что я — русский, его точно прорвало.

Передо мной развернулась целая эпопея, проникнутая глубокой любовью к умирающей культуре когда-то свободного, предприимчивого племени, бороздившего своими «каноэ», весь этот угол Тихого океана, вплоть до Австралии и Новой Гвинеи. Студент рассказывал мне о жестоких войнах, которые его предки вели в течение многих десятилетий с выходцами из-за моря, целые сказания и легенды об их героях и, в особенности, о великом Хене-Хеке, трижды поднимавшем знамя восстания против ненавистных «пакеха» и долго державшем северный остров в страхе своими кровавыми набегами.

Теперь все это отошло в прошлое и жило только в воспоминаниях угасающего народа, смешанных с неугасающей враждой к поработителям.

В свою очередь, Охакуна, мой новый знакомый, засыпал меня вопросами о России.

Мы расстались друзьями, и я обещал студенту навестить его дома, в Охинемуту, живописном уголке, сохранившем черты туземной культуры, неподалеку от Роторуа.

Начало наших работ на новом месте не обещало ничего хорошего. Мы устроились в одном из маленьких отелей хорошенького курорта и недели две путались по этой удивительной области, похожей на дурно замазанную отдушину из утробы земли, сквозь трещины которой вырывалось на воздух ее содержимое.