Люди как боги. Когда спящий проснется - Уэллс Герберт Джордж

Об их приближении сообщали из разных портов Средиземного моря, а затем с юга Франции. Но о новых пушках, отлитых по приказанию Острога и спрятанных в городе, Грэхэм ничего не узнал, несмотря на все свои старания, так же как и о ходе сражения около летных площадок. Секции рабочих обществ одна за другой извещали о том, что они выступили в поход, и затем исчезали внизу, в лабиринте боя. Что происходило там? Даже самые деятельные вожди отдельных районов ничего не знали об этом. Несмотря на беспрерывное хлопанье дверьми, доклады о ходе сражения, на звон и трескотню приборов. Грэхэм чувствовал себя одиноким и томился бездеятельностью.

Его уединение казалось ему самым странным и неожиданным из всего, что ему пришлось пережить после своего пробуждения. Это походило на пассивное состояние, в какое впадаешь во сне. Грандиозная борьба за мир между ним и Острогом — и эта тихая маленькая комната с приемниками, звонками, всевозможными приборами и разбитым зеркалом!

Вот закрывается дверь, и они с Элен остаются одни, отделенные от этой небывалой мировой бури, бушующей снаружи, и занятые только друг другом! Внезапно распахивается дверь, и входит посланный с докладом, или раздается резкий звонок, точно ураган внезапно распахивает окно в уютном, светлом доме. Их обоих вдруг захватывает лихорадочная напряженность, ярость и упоение борьбой. Они с головой ушли в созерцание этой грандиозной схватки. Даже сами себе они казались нереальными, какими-то бесконечно маленькими. Единственной реальностью были город, который ревел и сотрясался там, внизу, отчаянно защищаясь, и аэропланы, неуклонно стремившиеся к нему через воздушные пространства.

Они почувствовали безграничное доверие друг к другу. Они гордились друг другом и теми великими событиями, участниками которых они были. Сперва он шагал по комнате, гордый своей ролью. Но постепенно в его сознание стала закрадываться мысль о неизбежности поражения. Они уже долгое время оставались одни.

Он переменил тему разговора, стал говорить о себе, о своем удивительном сне, о живости своих воспоминаний, отдаленных, но все же отчетливых, точно предметы, рассматриваемые в перевернутый бинокль, о своих желаниях и заблуждениях, о своей прежней жизни. Она говорила мало, хотя волнение отражалось на ее лице и в голосе; казалось, она понимала его с полуслова. Отогнав воспоминания, он подумал о героизме, который она старалась внушить ему.

— Да, — сказал он, — все вело меня к этой судьбе, к этому великому наследию, о котором я никогда не мечтал!

От разговоров о революционной борьбе они незаметно перешли к вопросу об их личных отношениях. Он начал расспрашивать ее. Она рассказала ему о днях, предшествовавших его пробуждению, о своих девических мечтах, о волнении, вызванном его пробуждением. Сообщила об одном трагическом происшествии, обострившем в ней сознание несправедливости и заставившем ее задуматься о страданиях народа.

На несколько минут они забыли о великом бое и всецело отдались своим личным чувствам. Но разом опомнились, как только явились посланные с известием, что флотилия аэропланов пронеслась над Авиньоном. Грэхэм посмотрел на хрустальный диск в углу и убедился в точности этого сообщения. Затем он прошел в географический кабинет, чтобы на карте определить расстояние между Авиньоном, Нью-Араваном и Лондоном. Он быстро произвел вычисления и направился в комнату начальников районов.

Он хотел расспросить их о ходе сражения за аэродромы, но не нашел никого и вернулся к Элен.

Выражение лица его изменилось. Ему пришло в голову, что борьба, пожалуй, наполовину окончена. Войска Острога крепко держатся, и прибытие аэропланов может вызвать панику и погубить все дело. Случайная фраза в сообщении внушила ему мысль о надвигающейся грозной опасности. Эти реющие в воздухе гиганты несут тысячи полудиких негров и готовятся обрушить на город смертельный удар. Энтузиазм его сразу остыл. Грэхэм опять вошел в соседнюю комнату и застал там двух начальников районов. Зал Атласа опустел.

Грэхэму показалось, что они взволнованы, и его охватило мрачное раздумье.

Элен с тревогой взглянула на него, когда он вошел.

— Никаких известий, — сказал он с напускным спокойствием в ответ на ее вопросительный взгляд. Потом добавил; — Или, вернее, дурные известия. Наши дела идут неважно. Мы не продвигаемся вперед, а аэропланы все приближаются!

Пройдясь по комнате, он повернулся к ней и сказал:

— Если мы не захватим летные площадки, то дело кончится скверно. Мы будем разбиты!

— Нет! — воскликнула она. — За нас справедливость, за нас народ. За нас сам бог!

— На стороне Острога дисциплина, точный план… Знаете, что я пережил, когда услышал, что аэропланы приближаются? Я испытал такое чувство, как будто сражаюсь с какой-то фатальной механической силой.

Она с минуту молчала, потом проговорила:

— Мы поступили правильно.

Он посмотрел на нее с сомнением.

— Мы сделали все, что могли. Но что от нас зависит? Не возмездие ли это за грехи отцов?

— Что вы хотите сказать? — спросила она.

— Эти чернокожие — дикари, они подчиняются только силе, и ими пользуются как силой. Они находились под властью белых в течение двухсот лет, и вот теперь мы несем расплату за это. На белых лежит грех, и вот расплата за него.

— Но рабочие, лондонские бедняки?… Разве это их вина?…

— Они страдают за чужие грехи. Допускать зло — значит нести за него ответственность.

Она пристально поглядела на него, лицо ее выражало удивление.

Послышался резкий звонок, шум шагов и звук фонографа, передающего послание.

Вошел человек в желтом.

— Ну что? — спросил Грэхэм.

— Они над Виши.

— Куда ушла стража из зала Атласа? — внезапно спросил Грэхэм.

Снова раздался звонок Говорящей машины.

— Мы бы еще могли победить, — сказал человек в желтом, подходя к машине, — если б только знали, куда припрятал Острог пушки. Все зависит от этого. Быть может…

Грэхэм подошел вместе с ним к машине и услышал, что аэропланы достигли Орлеана.

Он вернулся к Элен.

— Ничего нового, — успокаивал он, — ничего нового…

— И мы ничего не можем сделать?

— Ничего!

Он нетерпеливо прошелся по комнате, и его охватил гнев, как это часто с ним случалось.

— Будь проклят этот дьявольски сложный мир со всеми его изобретениями!… — воскликнул он. — Умереть, словно крыса в ловушке, даже не увидев врага! О, если бы одним ударом!…

Он вдруг спохватился и, отвернувшись, сказал:

— Как это глупо! Я просто дикарь!

Он опять прошелся по комнате, потом остановился.

— В конце концов Лондон и Париж — только два города! Восстание же охватило весь умеренный пояс. Что из того, если Лондон погибнет и Париж будет разрушен? Это только эпизоды борьбы.

Снова звонок, и он вышел узнать новости. Вернулся еще более мрачным и сел рядом с нею.

— Конец близок, — сказал он. — Народ борется и погибает десятками тысяч. Окрестности Рохэмптона похожи на выкуренный пчелиный улей. И все они погибли напрасно. Они все еще находятся внизу, под аэродромами. Аэропланы же около Парижа. Даже если б мы одержали победу, все равно не успели бы ею воспользоваться. Пушки, которые могли бы спасти нас, куда-то запрятаны. Запрятаны… Какой ужас, какое безумие — восстать и не иметь оружия! О, хотя бы один аэропил… только один! Я побежден, потому что у меня его нет. Человечество побеждено, и наше дело проиграно! Мое правление, мое безумное правление продлится не дольше этой ночи!… И это я поднял народ на восстание!…

— Он все равно восстал бы.

— Сомневаюсь. Но я явился и…

— Нет! — вскричала она. — Этого не будет! Если произойдет сражение, если вы умрете… Но этого не может быть, не может быть после стольких лет!…

— Да, мы хотели добра! Но… неужели вы в самом деле верите?…

— Если даже они победят вас, то останутся ваши слова! — воскликнула она. — Ваши слова облетели весь мир, зажгли пламя свободы… Пусть это пламя временно померкнет, никто не может вернуть сказанного слова! Ваше обращение разнесется…