Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты - Павлов Сергей Иванович

Взглянув на окруженный ярким ободком кругляк “отфильтрованного” Солнца, Андрей посадил машину рядом с пропитанной “мягкими зеркалами” пунктирной тропинкой. Сбросил на ледорит проблесковый маяк с бронированными кассетами видео- и звукозаписи внутри и включил шагающий механизм. Расселина была довольно широкой — вдвое шире драккара. У входа Андрей покосился на круглые (слева) и рогатые (справа) громадные выступы облаков. Страшилища справа и впрямь как стражи замка сказочного людоеда. С той только разницей, что теперь людоед зовется иначе: гурм–феномен… Черным занавесом упала на катер ощутимо плотная тень. Свет фар вспорол темноту ущелья.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЖИВ-ЗДОРОВЫ

Меф Аганн изнемогал в борьбе с глухотой. Отчаянно отбивая первые натиски Мертвой Тишины, сопротивлялся ей, теряя силы. Все тело участвовало в этом сопротивлении — каждая мышца, каждый нерв…

Тобольский наверняка заметил его усилия и был, должно быть, напуган. Мальчик не из пугливых, но как этот смелый мальчик смотрел, когда уходил!.. Ничего, пусть теперь смотрит. И пусть не питает никаких иллюзий. Ну не мерзавцы ли, ну почему они отправили на танкер именно Тобольского?..

Еще немного продержаться — увидеть старт “Казаранга”. Знал: если накатит Мертвая Тишина — с глазами начнет происходить какая–то чертовщина и он ничего не увидит, кроме глянцево поблескивающего пространства и отвратительно желтой пены…

Ткнуть пятерней в экран? Нет–нет, ни за что! Пусть хоть вывернет наизнанку и завяжет двойным узлом, но ни единой минуты у Жив–здорова он не отнимет. И чего Андрей возится? Стартовал бы уж, что ли! Чтоб на борту никого…

А тяжесть в затылке будто спортивная гиря.

— Не возьмешь!.. — процедил он сквозь сжатые зубы и отработанным многолетней практикой своеобразным усилием воли отогнал очередные приступы глухоты. Его корежило и трясло.

Почти бессознательно он отшвырнул куда–то надувное кресло, с хрипом набрал полные легкие воздуха и едва не захлебнулся в надсадном крике. Противно, мерзко. Но помогает, если нужна отсрочка. Уже помогло… Хорошо, что здесь некому слушать.

Он немного расслабился. Сердце стучало где–то возле самого горла, но в целом… Ничего. Сносно. Тяжесть в затылке осталась. Наплевать. Все равно не отпустит, пока это не кончится… Он вытер ладонью лоб. Ладонь блестела. И в холодильник не надо. Сегодня все пойдет как по маслу. С блеском… Сегодня это ведет себя слишком напористо. — Налетает как шквал. Ну естественно. Близость Пятна. Предгурмие… “Вот и еще один термин, — подумал Аганн. — Не закипел бы там на Япете этот проклятый котел раньше времени. Предгурмие…” Он обвел командную рубку воспалившимися глазами. В ушах стоял гул. Даже воздух, казалось, пропитан гулом и блеском. И акулой ходит по кругу хищное слово “предгурмие”… Слово “гурм” он изобрел, описывая катастрофу на Обероне. Слов не хватало.

Он посмотрел на темный Япет и увидел фиолетовую струю тормозного импульса “Казаранга”. Придерживая гирю–затылок рукой, боясь наклониться, он коленом придвинул кресло к штурманскому ротопульту, сел и включил информавтоматику.

В звездно–черном пространстве слева по борту обозначились линии красочных диаграмм. Годограф скорости, вектор кинетического момента, проекции прослеженной траектории катера, цифры. Бесстрастный язык равнодушных приборов. Векторно–цифровое сопоставление действительных параметров с оптимальными и никаких эмоций. Только пилоту дано оценить изящество интуитивного решения маневра другим пилотом. Меф оценил. Пробормотал:

— Отлично, парень, отлично… По всем параметрам оптимально выйдешь к Пятну. Мягкой тебе посадки!

Он попробовал вызвать борт “Казаранга” на связь. Андрей не ответил. Капитальная радионепроходимость.

Меф вздрогнул. Представилось, будто со стороны кто–то отчетливо произнес: “Ты зачем отпустил его туда одного?”

Ощутив внезапную нехватку воздуха и толчки большого, тяжелого сердца, Меф рванул застежку у горла. “Одного. Без связи. На старой машине. И это Пятно!..”

Он вскочил, покачнулся. Ноги слушались плохо. Знакомое онемение в бедрах. Затылок… О-о черт, затылок! Плечи, спина… Отковылял к пилот–ложементу, опустил себя на сиденье, упираясь в желоба подлокотников немеющими руками. Словно оправдываясь, быстро забормотал:

— Я не смог бы его удержать. И никто не смог бы. Не было смысла и пробовать. Все обойдется… Он смел и умен, этот мальчик, первый пилот роскошного сверхкорабля, внимателен и осторожен. Расчетливо осторожен. И знает, что такое гурм. Теоретически, правда, но… не беда. Элдер и остальные заплатили жизнью, чтобы о гурме знали только теоретически. Одно плохо: Андрей ушел в десант без напарника… Не беда. Сутки продержится — а там подоспеют профессионалы.

За месяцы одиночества Аганн привык разговаривать сам с собой, позволяя себе думать вслух. “Выживший из ума старик, — подумал он, беззвучно шевеля губами. — В одиночестве на обезлюдевшем корабле”. Так о нем думают. Пусть. От одиночества он не страдал. Пусть о нем думают что хотят… Ему почему–то было очень тревожно сидеть в пилот–ложементе. Он давно уже не сидел в ложементах. Старым он себя не чувствовал.

Невзначай дотронулся до мерцающей рукояти Главного ключа для запуска маршевых двигателей — онемелые пальцы едва ощутили прикосновение. Красивая рукоять — розовая, с муаровыми разводами. Самая бесполезная рукоять на “Анарде”. Впрочем…

— Не пришлось бы нырнуть в Черную Бороду, — выдавил Меф сквозь онемелые губы. — Барба Нэгра… Топлива хватит. Даже с избытком…

Он впервые подумал об этом вслух.

Горизонт Япета охватила тонкая золотистая линия. Вспыхнул и тут же увяз в защитных слоях светофильтров первый луч Солнца. Меф погладил розовую рукоять. На пилот–ротопульте “Лунной радуги” рукоятка Главного ключа была бирюзовой. Он повредил ее ударом кулака, было дело. С тех пор он не любил ничего бирюзового. Даже собственные глаза. Встречая их отражение в зеркале, смотрел вопрощающе, с холодным и мстительным любопытством. Потом, уже годы спустя, как–то смирился, вспомнив однажды, как померкли эти глаза, когда погиб Юс. А эти руки убили Элдера…

— Нет! — прохрипел Меф. — Проклятие… Нет!!!

“Да. Сверх того, в попытке спасти Элдера ты убил Николая Асеева”.

Судорожно цепляясь за подлокотники, он поднялся и с трудом отковылял на ватных ногах от пилот–ложемента, чтобы в припадке не поломать чего–нибудь на ротопультах. Голова была чужая. Не голова — набитая льдом и снегом подушка. В груди тяжело просыпался вулкан. Тело все еще рефлекторно сопротивлялось, однако Меф знал, что теперь, даже если бы он захотел, ничто не поможет — хоть влипни в какой угодно экран двумя ладонями сразу. Он с тревогой прислушивался к непонятной ему самому буйной мобилизации скрытых сил организма. Сердце — бурлящий котел. Десять бурлящих котлов. Сотни раз проходил через это, а привыкнуть не может. В такие минуты ему всегда было страшно. Сегодня — особенно. Чувствовал: сегодня пружина натянута до отказа.

Что–то холодное налетело шквалистым ветром и, оглушив тишиной, умчалось куда–то. Возвращаясь, плеснуло в глаза жидким стеклом. Снова умчалось с тем, чтобы вернуться обратно уже заметно быстрее. Как циклопический маятник с затухающими колебаниями. Сердце бешено колотилось, мозг словно бы проносился туда и обратно сквозь глянцево–студенистую звуконепроницаемую среду. Со всех сторон повалила громадными хлопьями отвратительная желтая пена. Не самое страшное. Вот сейчас… “Маятник” замер — ледяные пальцы удушья и ужаса грубо сдавили горло, что–то вязкое мягким ударом заставило сердце остановиться на полном ходу. И откуда–то из невообразимого далека распространилась, заполняя собой весь космический мир, всеохватная Мертвая Тишина…

Плотно увязнув в удушливой глубине волны вселенского безмолвия, он разглядывал призрачный мир, наполненный необъяснимо прозрачными блеском и пеной, и чувствовал, что умирает, и какая–то крохотная частица ясности в замутненном, но не желающем умирать сознании тщетно силилась воссоздать в полуугасшей памяти хотя бы какой–нибудь звуковой образ. Нет, звуковая память ампутирована полностью, и это почему–то ужасало больше, чем просто смерть… В эти несколько жутких мгновений очень странного полунебытия у него вдобавок возникло граничащее с уверенностью ощущение, будто Мертвая Тишина растворяет его несчастное тело в безмерном пространстве. И в момент, когда для полного уничтожения личности, казалось, достаточно было угаснуть последней искре сознания, снизу вверх, вдоль якобы уже и не существующего тела, пробежала спасительная волна непроизвольных мышечных сокращений. Судорога помогла сознанию вскарабкаться выше смутно осязаемой грани между слабеньким проблеском жизни и абсолютным небытием. Пробудив онемелые мышцы, волна колыханий распространилась на окружающий мир. Это был натуральный катастрофический катаклизм: пространственная беспредельность со всем ее содержимым стала стремительно сокращаться в объеме. И словно в доказательство того, что нет ощущения ужаса, которое невозможно было бы усугубить, призрачно–глянцевая субстанция вдруг обрела убийственно–материальные свойства: быстро загустевая сверкающим веществом, со всех сторон обрушилась на многострадальное тело потоками ртутно–зеркального нечто, и он, безжалостно смятый, обезумев от боли, захлебнувшись мучительным хрипом, раздавленный, буквально впрессованный в исчезающе малый объем, за миг перед смертью почувствовал себя чем–то вроде ядра зеркально–гравитационного коллапса… Но смерть и на этот раз прошла мимо. Хотя он мог бы поклясться, что на этот раз она посмотрела ему в глаза очень внимательно… И снова на выручку заспешила серия непроизвольных мышечных сокращений.