Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

Они вернулись в зал. Пересекая порог балкона, Бадим тронул ее за руку.

– Спасибо, Мэри.

105

После выдачи паспортов мы заполнили какие-то анкеты, потом опять ждали. Последние дни тянулись страшно медленно. Наконец удача – наши фамилии появились в одном из списков – кантона Берн, где мы, собственно, все это время и жили. Нас пригласили переехать в Кандерштег, поселок в Оберланде со станцией железной дороги, чья ветка проходит через туннель, прорытый в горах на юг от Вале. Говорят, место очень тихое. Местная глубинка. На время нам выделили номера в хостеле, квартиры уже строились. Мы ответили «да» – моя дочь, ее муж и двое отпрысков.

После заселения в хостел нас занесли в список на строящееся жилье. Кандерштег оказался типичной швейцарской деревней, какие показывают в кино. Все равно хорошо. Лучше, чем в Сирии. В той же гостинице поселились семьи из Иордании, Ирана, Ливии, Сомали и Мавритании. Мы с ними здоровались, но в знакомые не навязывались.

Разумеется, все слышали о ШНП, Швейцарской народной партии. В горных кантонах их поддерживают и не любят иммигрантов. Если работники Ведомства по делам иностранцев и ГСМ, Государственного секретариата по миграции мало чем помогали и подчас вели себя недружелюбно, то ШНП была настроена откровенно враждебно. Лучше не светиться. То есть не устраивать сборища с другими беженцами и не пугать местных темным цветом нашей кожи и странной внешностью. Unheimlich [23] – мы хорошо выучили это немецкое слово. На первых порах встречаться лучше в частном порядке.

Наступил день, когда я наконец ступила за порог хостела. Со всех сторон – зеленые альпийские луга, выше которых подпирают небо серые скалы. Словно стоишь на полу здоровенной комнаты без потолка или на дне колодца. По дренажному каналу прямо через поселок с веселым звоном бежит ручей. Воздух чист и прохладен, солнечные лучи перекрасили горы в сочный желтый цвет. Реальный дом, несмотря на нереальный вид. И он нас принял. После двенадцати лет в турецком лагере, двух лет скитаний в попытке попасть в Германию – сумасшедшего, очень тяжелого периода – и четырнадцати лет в швейцарском лагере севернее Берна мы наконец-то обрели дом.

Между тем мне исполнился семьдесят один год. Моя жизнь прошла. Не могу сказать, что зря – это неправда. Мы заботились друг о друге, учили детей. Они получили в лагере неплохое образование. Обходились тем немногим, что у нас было. Устраивали свою жизнь, как получалось.

И вот новый дом. ГСМ выплатил единовременное пособие, зависящее от продолжительности жизни в лагере. Мы прожили в нем немало лет, сумма набежала приличная. Сбросились с иорданской семьей и сняли пустующее помещение в доме на главной улице между железнодорожной станцией и конечной остановкой канатной дороги. Там раньше была пекарня, поэтому помещение было нетрудно переделать в небольшое кафе. Нам предложили назвать его «Ближний Восток». Сначала шаурма, фалафель и прочее, с чем местные уже знакомы, потом, когда побывают у нас, мы собирались предложить блюда поинтереснее. Шесть столиков – больше не потянем. Возможность казалась реальной, хотелось посмотреть, что из этого получится. Ладно, кого я обманываю? Мы просто сгорали от нетерпения.

Конечно, я уже стара, но это состояние может отменить только смерть. Пока что у меня есть сегодняшний день и еще немного дней в придачу. Все, что было раньше, происходило будто не со мной, а с кем-то другим. Это как воспоминание о другой инкарнации. И о другом доме. Когда я покидала Дамаск, то посмотрела по сторонам и мысленно пообещала себе однажды вернуться. Дамаск не похож ни на один город мира, он стар, столицы древнее его на Земле нет, и это сразу чувствуется, улицы по ночам пахнут прошлым. Когда нас выпустили из лагеря, у меня появилась возможность вернуться. Я даже билет на самолет приобрела. Ехала в Клотен и думала: взгляну хоть одним глазком. Семья ехать не пожелала, а мне очень хотелось. Уже в Клотене произошло нечто странное – какой-то срыв. Кто это тут собрался возвращаться и для чего? Я попыталась сложить вместе все кусочки моей жизни, и у меня ничего не вышло. Получалось, что вернуться мечтал кто-то другой, а не я, либо прежняя я, кем я уже перестала быть. Жизнь в лагере день за похожим днем по крупице превратила меня в другого человека. В последнюю минуту перед посадкой я сказала себе «нет», села на поезд и вернулась в лагерь. Семья встретила меня с любопытством, они еще не поняли, что к ним приехала другая я. «Ты не заболела?» – спросили они. «Нет, все в порядке, – ответила я. – Просто расхотела возвращаться». Я и сама еще не разобралась. Как тогда объяснить это другим? Кто способен разгадать загадку своего истинного «я»?

Что ж, новая так новая. Старая и в то же время новая. Пытаюсь разобраться, что есть в новой, не совсем уже моей жизни. Весь день мы готовим еду – фиксированное меню для тех, кто заказал полный ужин, принимаем заказы на столики, иногда клиенты не приходят, однако к восьми-девяти вечера кафе обычно заполняется под завязку. Шесть столиков нетрудно обслужить. Все равно что пригласить гостей к себе домой, только вместо друзей здесь чужие люди. Хотя уже не совсем чужие. Можно сказать, знакомые. Кто-то приходит в первый раз, а кто-то уже бывал раньше. Этих мы всегда приветствуем улыбкой, и те, и другие часто заводят между собой разговоры. Швейцарский немецкий такой смешной язык, иногда бывает трудно не улыбаться. Он как звуки средневековой эпохи – стук топора, звон коровьих колокольчиков, гнусавые звуки альпийского рожка, шум камней, скатывающихся с величественных гор. Никакого сравнения с беглым птичьим клекотом арабского, было бы интересно послушать оба языка в одном помещении, но мы обычно в присутствии посетителей не говорим по-арабски, мы говорим на «верхнем немецком» – хохдойч. Нам отвечают на нем же – четко, с расстановкой. Мне сказали, что они говорят с сильным швейцарским акцентом, да только мои уши его не слышат, я обучалась стандартному немецкому языку. Этим наблюдением поделился турист из Берлина. «В Берлине, – сказал он, – вас бы приняли за швейцарку, вы говорите по-немецки очень хорошо, но со швейцарским акцентом. Если бы не цвет кожи. Ну, вы понимаете, о чем я». Я подтвердила, что понимаю, и улыбнулась.

Нам прибыло не денег (их не хватает), не свободы (мы все еще зарегистрированы как иностранцы), а достоинства. Достоинство, я думаю, такая вещь, которая нужна всем. После элементарных потребностей в пище и крове, как у животных, на первом месте стоит достоинство. Любой, чтобы быть человеком, в нем нуждается и его заслуживает. При этом в мире так много недостойного. Поэтому нам трудно. Мы видим изнанку мира. Достоинство приходит от других людей, оно – во взглядах, в одобрении. Если оно отсутствует, внутри копится злоба. С этим чувством я хорошо знакома. Злоба способна убивать. Молодые люди, которые что-то взрывают, злы, потому что лишены достоинства. А его можно получить только от других людей – задачка не из простых. То есть ты его, конечно, можешь заслуживать, но дают его только другие. Наши молодые люди злятся, потому что им отказывают в достоинстве, и идут что-нибудь крушить, однако чаще всего крушат шансы собственного народа.

Взять хотя бы китайцев. Китайские туристы рассказывали мне – разумеется, по-английски, – что целых сто лет их угнетали и унижали европейские страны. У них не было достоинства ни в одном уголке мира, даже у себя на родине. Кто бы мог сегодня такое вообразить? Сейчас китайцы – это сила, никто их не критикует. Они добились этого, постояв за себя, а не убивая чужаков без разбора. Убийства – это настолько неправильно, что я не могу даже выразить. Нет, если добиваться успеха, то надо поступать как китайцы. Может быть, Аравия с новым правительством изменится, войны прекратятся, а остаток потерпевших стран пойдут иным путем, заставив весь мир выказывать нам заслуженное уважение. Перемены потребуются во всех сферах, и проводить их должны молодые.