Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер

— Значит, это сделал Заяц.

— Да.

— Заяц, которого мы не можем найти.

— Да.

— Ты его видел? В смысле, экстрасенсорно.

— Нет. Если и был внешний образ, его закрыло то, что шло изнутри. Все, что я мог уловить, — это его чувства.

Думаю, он все еще был слишком расстроен, чтобы читать мои мысли, потому что если бы мог, то услышал бы, как я думаю: «Нет никакого Зайца. Я знаю, потому что сам искал его. С другой стороны. Кос нашел тело. Он вполне может справиться с мелкокалиберным оружием, и у него было время припрятать оружие, потому что он долго не будил команду. А когда он описывал настроение Зайца после убийства, получилось так ярко — не потому ли, что на самом деле это были его собственные эмоции?»

Правда, мотивы неясны. Я был не в состоянии придумать ни одной убедительной причины, по которой он мог убить Шлехта. Но кто знал, какие оскорбления ему приходилось терпеть — или, если на то пошло, физические издевательства? У меня не было достаточного повода арестовать его, но, чтобы питать очень серьезные подозрения, повод был.

На курсах криминалистики я научился быть очень, очень любезным со всеми, на кого падает мое подозрение, — это их обезоруживает, понимаешь? И вот я похлопал Коса по плечу, посоветовал ему дойти до медпункта и принять успокоительное — и записал его первым номером в мысленный список подозреваемых. Ниже значились все присутствующие на борту, кроме Хесуса и меня. Я исключил себя лишь потому, что знал — убил не я, а Моралеса — потому, что он спал на верхней койке и не смог бы покинуть каюту незаметно.

Значит, девятнадцать офицеров и семьдесят рядовых. Любой из них мог действовать в одиночку и почти в любом сочетании — заодно. Я как раз думал об этом, когда показался сержант О’Рурк. Он был мужик здоровый, с таким тяжелым торсом, что немного наклонялся вперед при ходьбе, его маленькие серые глазки сияли умом, а сейчас они недоброжелательно косились в сторону Коса, которого он часто называл «эта гребаная зверушка чертова Шлехта».

— Думал, вам будет интересно, ле–е–е-тенант, — пророкотал он. — Вот, нашел у Гнома, было приклеено воском к ножке его койки.

Он протянул кулачище размером с окорок, поросший с тыльной стороны рыжеватой шерстью, и уронил мне в ладонь хрустальный шарик, внутри которого была модель молекулы ДНК.

Мы посмотрели друг на друга, потом на эту штуковину. Потом опять друг на друга. Именно в тот момент я впервые подумал, что на борт «Жукова» мог пробраться член культа, чтобы помочь спасению других сектантов в космосе, и, как говорят французы, это дало мне пищу для размышлений.

Я только начинал привыкать к мысли, что на борту присутствует верующий, или даже не один, как прохладный механический голос выдал распоряжение, чтобы все, кроме пилота и навигатора, вернулись в свои каюты и пристегнули ремни. Я отдал священное изображение сержанту.

— И что с этим, по–вашему, делать? — спросил я.

Он ухмыльнулся, демонстрируя золотые зубы.

— Идти и пристегнуться, сэр.

Он снова нырнул в каюту Коса, чтобы вернуть хрустальный шарик на место. Нет смысла без нужды тревожить моего подозреваемого номер один.

Я впервые попал в Пузырь, и, честно говоря, было страшновато. Я уже пристегнулся к койке, когда явился запыхавшийся Моралес и забрался наверх.

Мы лежали и ждали. Он начал жаловаться:

— Вот именно поэтому я не пошел в Космическую Службу, хотя им достаются все сливки, а Безопасности — все дерьмо. Я не хотел покидать старую знакомую вселенную, понимаешь? Кому угодно будет достаточно одной вселенной.

— Я с тобой, дружище. Приехали, что уж.

Это было все равно что оказаться на вершине стометровой горки в парке аттракционов, разве что в уши не орала горстка впавших в истерику посетителей. Было то же самое чувство, что мои внутренние органы отстали и никак не могут догнать тело, а воздух покинул легкие и унесся ловить мой последний ужин.

Свет лампы на потолке преломился, словно под лучом прошла призма. У меня было странное ощущение, что все вокруг сразу покраснело, позеленело, посинело, пожелтело, приобрело какие–то немыслимые оттенки: зелено–красные, черно–лиловые. Потом все успокоилось, мои кишки скользнули обратно в брюшную полость, воздух наполнил легкие, а цвета вернулись к более или менее нормальному диапазону волн. В то же время все вокруг замерло.

Полная, абсолютная тишина. Машины заглохли. Генератор темной энергии, который организовал нам этот скачок, затих. Мы превратились в баллистический снаряд, летящий по инерции — никакой вибрации во всем огромном корабле. Мы путешествовали на какой–то невообразимой скорости относительно родной вселенной через пространство, в котором скорости не существует, потому что двигаться можно лишь относительно чего–то, а в Пузыре больше ничего нет. Короче, мы стояли неподвижно и одновременно мчались, наверное, в десять раз быстрее света.

Попробуй себе представить такое. Я не могу.

Я почти не пострадал — разве что кровь носом пошла. Она стекала по лицу, реагируя на псевдогравитацию. Но, наверное, гравитацию на миг отключали — несколько капель, отплывших от меня идеальными алыми сферами, внезапно сплющились и шлепнулись на палубу.

Я услышал, как Хесус со стоном сел. Дал ему понять, что со мной стряслось, и он протянул мне лед, завернутый в полотенце, чтобы приложить к носу. Ожидая, пока кровотечение остановится, я начал прокручивать в голове улики и в какой–то момент пробубнил:

— 3-знашь, Фефуф, я фуф потумал…

— С ума сойти. И что?

Я еще подождал, потом отложил измазанное кровью полотенце и сказал:

— Про Зайца. Есть лишь два места на «Жукове», которые мы не обыскивали.

Он подумал немножко и сказал:

— Каюта генерала и…

Понимаешь, великие умы работают сходным образом. Где и скрываться Большому 3, если не в каюте генерала, ныне пустующей? Он легко мог проскользнуть туда, пока Кос прятался у себя.

— Давай начнем оттуда. Если ничего не найдем, посмотрим то, другое место.

На случай, если Заяц таки затаился под кроватью старого ублюдка с малокалиберным в руке, Моралес позвал Чулалонгкорна — которого мы оба называли просто Чу — низенького кривоногого парня с обсидиановыми глазами и смертоносными ногами и руками каратиста. Мы выбрали оружие в арсенале и принялись обшаривать покои генерала буквально по кубическому сантиметру.

Мы весьма много узнали о нашем прежнем командире, во всяком случае, больше, чем я хотел бы знать. Кроме бренди, который мы все поглощали в изрядном количестве, мы нашли целую коллекцию мемокубов. По большей части они содержали официальные документы и мирно пылились в коробках, но один не был покрыт пылью — он был вставлен в большой планшет генерала. На нем было написано «Военные упражнения», и я его включил — ну, просто так.

Я бы не сказал, что это было порно. Не доброе старое порно — друг одиноких, утешитель престарелых, радость страдающих. Назвать утехи генерала порнографией — это все равно что назвать ночь в застенках инквизиции обычным делом. Это было то, о чем я слыхал прежде, но ни разу не видел — сцены настоящих пыток, настоящих изнасилований, в том числе и детей. Все это, разумеется, в цвете и в четырех измерениях — включая время. Вот так вот расслаблялся Шлехт.

Мы стояли, ошарашенно пялясь, минут десять, пока не стало понятно, что один особенно неприятный эпизод с девочкой лет тринадцати вот–вот закончится сценой реального убийства на камеру. И тут мы единогласно решили — пора выключать. Чу сказал: «Я всегда знал, что он говнюк, но…» Он унес куб в уборную и спустил его в унитаз.

Мы продолжили поиски — и нашли еще кое–что, совсем неожиданное. Древнюю печатную книгу под подушкой у генерала, причем зачитанную, со стихами христианского мистика Иоанна Креста [41]. В одном стихотворении, помеченном звездочкой, стигматизированный святой жаждал воссоединения со Христом и оплакивал свою неспособность умереть. «Я умираю оттого, что умереть не в силах» — я запомнил эти слова.