Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга - Хайнлайн Роберт Энсон

Лорелея охнула.

— Лаз, ты слыхала?

— Слыхала. По две минуты. И только-то! Грубиян, неотесанный и вульгарный. Я возмущена, более того — взбешена.

— Но мы соглашаемся…

— …и немедленно!

Da capo: I. Зеленые холмы

Звездная яхта «Дора» зависла в двух метрах над пастбищем, диафрагма нижнего люка раскрылась. Лазарус обнял на прощание Лази и Лори, спрыгнул на землю, упал, поднялся и поспешно отбежал подальше от поля двигателей. Помахал рукой, и корабль поднялся, превратившись в круглое черное пятнышко на фоне звездного неба. А потом исчез. Лазарус быстро огляделся вокруг. Большая Медведица… Полярная звезда… о'кей, забор там, за ним — дорога и — клянусь духом Цезаря! — бык!

Лазарус перепрыгнул через забор в нескольких футах от морды быка и бросился бежать. Выскочив на середину грязной дороги, вдоль которой тянулись канавы, он остановился и подумал, что после такой пробежки выглядит не лучшим образом. Потом ощупал карманы, особенно запасной, спрятанный под нагрудником комбинезона, — все оказалось на месте. Не хватало только привычного бластера на бедре, однако любое оружие такого типа в этом времени и месте было бы, мягко говоря, неуместным. Поэтому Лазарус ограничился настоящей финкой.

А где же шляпа? Осталась в канаве? Нет… она лежала в десяти футах от забора… все равно что в десяти милях — бык по-прежнему наблюдал за ним. Что ж, без шляпы можно обойтись, а если кто-нибудь обнаружит ее и решит, что она какая-то не такая, — он-то при чем? Кто скажет, что шляпа принадлежала ему? Значит, о ней можно забыть.

Так где же Полярная звезда? Городок должен находиться в пяти милях от дороги, там, куда полетела эта горлица. И Лазарус двинулся в путь.

Лазарус остановился перед типографией газеты «Демократ» графства Дейд и стал разглядывать газетные полосы в витрине. Но он не читал, он думал. Нужно было успокоиться и решить, что делать дальше. Он прочел в газете дату и теперь пытался вспомнить, что с ней было связано. Первое августа 1916 года. Тысяча девятьсот шестнадцатого?

Он заметил в стекле отражение шедшего вдоль тротуара мужчины: немолодой, толстый, пояс с кобурой едва сходился на пузе, на правом бедре огромный шпалер, слева на груди звезда, в остальном он был одет почти как Лазарус.

Лазарус рассматривал первую страницу «Канзас-Сити джорнэл».

— Привет.

Лазарус обернулся.

— Доброе утро… шеф.

— Просто констебль, сынок. Гостишь в наших краях?

— Да.

— Проездом? Или остановился у кого-либо?

— Проездом. Ищу работу.

— Неплохой ответ. И чем же ты занимаешься?

— Вырос на ферме, а сейчас механик-универсал. За честный доллар сделаю все, что угодно.

— Ну, скажу тебе, нашим фермерам работники сейчас не нужны. Что до остального — летом дела идут не быстро. Ммм… кстати, а ты… ммм… не из этих, не из интернационалистов, а?

— Интер… чего?

— Сынок, ты что, газет не читаешь? Мы люди приветливые, гостям рады всегда. Но не таким.

Представитель местной власти поднял руку, чтобы утереть пот, и сделал опознавательный жест ложи. Лазарус знал ответ, но решил воздержаться. Пристанет еще: а к какой ложе ты, собственно, принадлежишь? Незачем нарываться.

Констебль продолжал:

— Ну что ж, раз ты не из них, рад видеть тебя в наших краях. Может, кому-то и понадобится помощь. — Он взглянул на первую страницу, которую Лазарус якобы читал. — Ужасные штуки эти подлодки, правда?

Лазарус кивнул.

— И все же, — сказал офицер, — если бы люди сидели по домам да занимались каждый своим делом, ничего бы не произошло. Живи и не мешай жить другим, так я всегда говорю. К какой церкви ты принадлежишь?

— Ну, родня моя — пресвитериане.

— Да? Значит, не часто бываешь в храме. Что ж, я и сам иногда пропускаю службы, когда клев хороший. Видишь там церковь, чуть подальше? Колокольня за вязами. Найдешь работу — приходи как-нибудь в воскресенье к десяти утра. Мы — епископальные методисты, но разница невелика. Наше общество терпимо.

— Благодарю вас, сэр, непременно зайду.

— Хорошо. Повторяю, мы — народ терпимый. В основном у нас методисты и баптисты. Но на фермах иной раз попадаются и мормоны. Хорошие они соседи; всегда платят по счетам. Есть несколько католиков, и никто ничего против них не имеет. У нас даже есть еврей.

— Похоже, у вас очень неплохой городок.

— Это так, все свои, живем честно. И вот еще что. В полмили за церковью выставлен знак, ограничивающий городские пределы. Если не найдешь работы и жилья, чтобы был за ним еще до заката.

— Понимаю.

— Иначе я сам выдворю тебя из города. Без всякой грубости — просто так положено. У нас после заката — ни бродяг, ни ниггеров. Сынок, не я здесь устанавливаю правила; я их только выполняю. Это наш судья Марстеллор не любит бродяг. Кое-кто из наших добрых леди жалуется: у них, видишь ли, белье с веревок крадут и тому подобное. Тогда плати десять долларов или садись на десять суток. Плохо не будет — каталажка прямо у меня в доме. Деликатесов не обещаю, поскольку на каждого заключенного мне выдают лишь по сорок центов в день. Если хочешь, добавь пятьдесят центов — и будешь есть так, как мы. Понимаешь, мы не против бродяг. Просто судья и мэр говорят, что городок наш тихий и все его жители должны чтить законы.

— Понимаю. Я не обижаюсь, но думаю, что не предоставлю вам возможности посадить меня.

— Рад слышать. Скажи, быть может, я чем-нибудь могу помочь тебе, сынок.

— Благодарю вас, мне нужна помощь прямо сейчас. Есть ли у вас общественная уборная? Или придется искать кусты где-нибудь на окраине?

Офицер улыбнулся.

— Уж такое-то гостеприимство мы в состоянии проявить. В суде есть настоящий городской туалет с бачком… но он не работает. Дай-ка подумать. В той стороне живет кузнец; он иногда пускает автомобилистов, проезжающих по дороге. Схожу-ка я с тобой.

— Это весьма любезно с вашей стороны.

— Рад помочь. А скажи-ка мне свое имя.

— Тед Бронсон.

Кузнец подковывал молодого конька.

— Привет, Дикон.

— Здравствуй, Том. Это мой молодой друг, Тед Бронсон. Видишь, пляшет канзасский квикстеп? Не разрешишь ли ты ему воспользоваться твоими удобствами?

Кузнец окинул взглядом Лазаруса.

— Ну давай, Тед. Только постарайся не просадить стену конюшни.

— Благодарю вас, сэр.

Лазарус направился по тропке за мастерскую и с удовольствием обнаружил, что дверь уборной закрывается изнутри на крючок. Здесь его никто не увидит. Лазарус покопался в потайном кармане в нагруднике комбинезона и достал ихнего деньги.

Бумажные банкноты были достоверны во всех деталях; их воссоздавали на основе оригиналов, хранившихся в музее древней истории в Нью-Йорке. По сути дела, деньги эти были фальшивыми, но реставрация удалась настолько, что Лазарус, не колеблясь, предъявил бы их в любом банке. Однако сперва следовало выяснить, какая же дата на них проставлена.

Он быстро разделил бумажные деньги на две пачки: до 1916 года и после — потом, не пересчитывая, сунул одну пачку в карман, оторвал страничку от каталога Монтгомери, лежавшего в ящичке, завернул в нее бесполезные деньги и бросил в дыру. Потом достал из того же потайного кармана монеты, проверил даты их чеканки.

Большинство из них оказались тоже негодными и последовали за бумажными деньгами. Целую секунду Лазарус восхищался идеальной копией никелевой монетки с бизоном — такая прекрасная вещь — и по крайней мере на две секунды задумался над массивной золотой двадцатидолларовой монетой. Золото всегда золото; цена его не уменьшится, если расплавить или расплющить монету, забив предварительно дату. А что, если он не успеет вовремя сделать это, а очередной коп окажется менее дружелюбным, чем этот? Короче, золотой тоже отправился вниз.

Лазарус почувствовал облегчение. Здесь распространение поддельных денег считалось серьезным преступлением и могло стоить ему долгих лет тюремного заключения. А недостаток денег — вещь поправимая. Поначалу Лазарус даже не хотел брать с собой деньги, а потом взял небольшую сумму — на несколько дней, пока он оглядится, сориентируется, привыкнет к обычаям, как-то начнет зарабатывать на жизнь. Нечего было даже и думать о том, чтобы прихватить с собой денег лет на десять.