Здание сохранилось почти в полной неприкосновенности — замок, очевидно, не перестраивался и не переделывался. Высокие сводчатые комнаты — настоящие покои; длинные галереи-коридоры — целые лабиринты, в которых незнакомый с расположением мог легко запутаться; многочисленные кованные железом двери со ступеньками вниз, люки, лестницы, ведущие в башни, бесконечные переходы! Не нужно было даже обладать пылкой фантазией, чтобы нарисовать себе яркую картину возможного прошлого. Конечно, это не была Испания с ее знаменитыми подземельями и пытками, но кто знает, какие события разыгрывались когда-то в этом историческом месте, что скрывали эти тяжелые кованные низенькие двери, эти железные люки?!
Трусливой я никогда не была, а потому с особенным наслаждением разгуливала по бесконечным галереям и переходам замка, подолгу останавливаясь около таинственных дверей и люков. Мне слышались там какие-то голоса, звуки, шорохи…
Кузен — один из членов семьи — только посмеивался надо мной и уверил, что все кладовые и погреба пустые и, кроме пыли и грязи, там ничего нет. Действительно, когда- то, в славные времена, в этих погребах хранилось старое доброе вино и знаменитый польский мед — еще и теперь там кое-где валяются пустые выдохшиеся бочки и битые бутылки; есть в кладовых какое-то тряпье и ломаные ящики. Если меня эти «исторические реликвии» интересуют, я могу-де спуститься туда, но там можно задохнуться от пыли и спертого удушливого воздуха.
Была в этом замке, как полагается, и библиотека — громадная, с высокими окнами, сводчатая комната, уставленная чудными старинными шкафами, где скрывались настоящие сокровища литературы на всевозможных языках.
Из всех комнат эта больше всего привлекала меня. Я любила сидеть здесь в громадном — утонуть можно — кресле в сумерки, когда очертания предметов становились уже неясными и в комнате не зажигалось ни одного огня, а она ярко освещалась через высокое окно лунным светом.
Фантазия разыгрывалась и создавала яркие картины прошлого. В каждом шорохе слышался голос былого, в каждой скользящей тени чудились таинственные призраки. Становилось жутко…
В замке старое удивительно смешивалось с новым на каждом шагу в жилых комнатах, где прежней обстановки почти не сохранилось, только парадные комнаты, большая зала, охотничья комната и старая столовая необъятных размеров, вся из целого дуба, сохранились в неприкосновенности, но они стояли запертыми, и туда никто не ходил.
Убирались они только раза два-три в год перед большими праздниками, так что вся обстановка там всегда была покрыта толстым слоем пыли. Иногда мне приходила фантазия, и я, взяв ключи у старика-кастеляна, отправлялась туда.
Вначале я обыкновенно рассказывала об этом, описывала свои переживания, но потом бросила, так как надо мной только посмеивались, называя фантазеркой. Пугали привидениями, советовали переночевать в запертой башне, в которой якобы когда-то томились узники, где происходили ужасные казни-самосуды и где теперь бродят души умерших.
Приходилось отшучиваться в том же духе. Если я была фантазеркой, то, во всяком случае, ни в какие привидения, ни в какие явлении загробного мира и силы ада, ни во что сверхъестественное я не верила и, бродя по пустынным галереям и комнатам старого здания, страха совершенно никакого не испытывала. Единственно, где я чувствовала некоторую жуть — это в каплице, где все стояло так, как, может быть, целые столетия назад, и где служба совершалась только раз в год, перед Пасхой, и куда в остальное время никто, кроме кастеляна, не заглядывал. Особенное внимание на себя обращало здесь распятие — слоновая кость на железном кресте — фамильная древность, произведение знаменитого итальянского мастера, огромной ценности, и картина на стене, уже сильно выцветшая от времени, — изображение не то предка, не то святого, но с таким злобным лицом, что невольно становилось страшно. Находилась эта каплица за парадными комнатами, в самом отдаленном конце замка, как раз у той башни, где мне советовали провести ночь, чтобы познакомиться с привидениями и «тому подобной чертовщиной», как выражался мой двоюродный брат Казимир. Насмешник по натуре, он всячески старался меня задеть и заставить меня доказать, что я действительно не боюсь никакой «чертовщины», не боюсь и этой башни.
— И отправлюсь, и переночую, — храбрилась я, по правде сказать, не имея ни малейшего желания испытать это удовольствие: хотя я была и не робкого десятка, но перспектива провести всю ночь одной в заброшенной башне, где, вероятно, не было никаких привидений, но зато была масса крыс, не особенно улыбалась мне.
— Ты только притворяешься храброй, на самом же деле ты большая трусиха и не только в башне, но даже около, в каплице, не проведешь одна и часа ночью! — ехидничал Казимир.
— А ты попробуй-ка сам, если считаешь себя таким бесстрашным! Вот, в самой каплице, например. Там, говорят, под Рождество отпевают замученных в башне! Я-то и не хвастаюсь своей храбростью, а вот ты покажи свою! Пари держу…
— Пари держишь? Не держи, проиграешь!
— Господа, — обратилась я к собравшейся молодежи, всем соседям по имению, — будьте свидетелями: мой братец держит пари, что проведет ночь в каплице совершенно один!
— Во-первых, я и не думал еще держать пари, но, чтобы проучить тебя, хорошо, я согласен, но с тем условием только, что ты проведешь ту же ночь в башне.
— Отлично! Но ты должен быть в каплице и не смыкать глаз!
— Ага, боишься все-таки, хочешь сторожа иметь поблизости!
— Каплица достаточно далеко от башни, чтобы сторожить меня там. Нет, это просто, чтобы наказать тебя за язычок. Ты ведь ничего не боишься — так в чем же дело?
— Согласен, согласен! Впрочем, тебе бояться нечего — дом теперь полон народа, послезавтра еще съедутся, так что будь уверена, что все привидения испугаются и носа не покажут.
— За себя-то я не боюсь, а вот как ты в каплице выдержишь — там одна картина на стене чего стоит — это вопрос! А если пари, то только самое серьезное — ты должен будешь мне отдать свою «Головку» Греза, она мне очень нравится.
— «Головку» Греза?
— Боишься расстаться с нею?
— Ничего я не боюсь, потому что уверен, что ты струсишь.
— Посмотрим! Пари считается выигранным, если кто из нас действительно увидит что-то страшное и все-таки не сделает попытки бежать.
— А если я выиграю, что ты мне дашь?
— Что хочешь предлагаю à discrétion [7].
— А если страшного вы оба ничего не увидите, тогда кто выигрывает? — спросил кто-то, хотя страшное, собственно говоря, здесь ни при чем, важно только пробыть там всю ночь.
Мы сидели в нашей излюбленной библиотеке после обеда и сумерничали, рассказывая разные случаи и описывая странные явления. Но молодежь большой скептик, а потому только смеялась и все вышучивала, то и дело слышались шутки, сопровождаемые взрывами смеха.
— Итак, пари, кузиночка, состоялось, но ты должна выполнить его накануне нашего бала, чтобы все знали, какая ты у нас храбрая! Предлагаю, господа, пойти в башню завтра утром на разведку, чтобы ей не так страшно было потом, а уж вечером, извини, мы проводим тебя только до лестницы и даже запрем, чтобы ты не вздумала надуть нас.
— Я-то не надую, а вот его, господа, советую действительно запереть в каплице, чтобы он не сбежал от великой храбрости.
Поднялся шум. Заспорили, обсуждая детали.
На другой день у нас стало еще оживленнее, — приехали новые гости, приглашенные на костюмированный бал, который устраивался в замке из года в год с незапамятных времен.
Разбирали, примеривали костюмы, но скрывали, кто в чем будет, чтобы удобнее было интриговать. Шуткам и смеху не было конца.
После завтрака мы, потребовав ключи у кастеляна, который не хотел их сначала давать, ворча, что мы «из всего только делаем забаву» и желая, «чтобы мы были наказаны за это», — отправились гурьбой по бесконечным коридорам к башне, в противоположный от жилых комнат конец здания.
