— Понимаю. Но это символ. Я от вас отрекаюсь. Вы мне надоели. Все вы: таможенники, кулинары, полицейские, кураторы. Идите вы лесом! Я — человек, и у меня нет функции!
— И ты хочешь сказать, что вернешься в свой «Бит и Байт», станешь пацанам видеокарты подороже впаривать? — недоверчиво спросил Котя.
— Нет, наверное. Меня небось уже уволили за прогул. Восстановлюсь в институте.
— Зачем? — поразился Котя.
— Выучусь на инженера, построю ракету и улечу от вас к чертовой матери!
— Ага. А ночами станешь вагоны разгружать, чтобы у родителей на шее не сидеть.
— Ну, можно без крайностей. Я все-таки в железках разбираюсь. Пойду в какую-нибудь интернет-контору, буду вечерами в техподдержке работать. Вон «Корбина» по всей Москве сети тянет, к ним устроюсь…
Котя примиряюще развел руками.
— Подожди! Подожди, Кирилл! Ты сейчас на взводе, оба мы взволнованы и напуганы. Конечно, ты все можешь. И в институт свой можешь вернуться, и по телефону глупым пользователям советы давать: «А теперь откройте папку „Ваши подключения“…» Но это же несерьезно! Ты никогда на самом-то деле этим не удовлетворишься! Понимаешь? Ты из себя функционала не вытравишь, рано или поздно схватишься за голову — и начнешь меня искать. И найдешь, потому что все к тебе вернется! Так зачем оттягивать неизбежное? Ты в функции, я вижу! Ты снял кольцо, произнес громкие слова, но ты не стал обычным человеком!
— Похоже, мне остается только одно, — сказал я. Отошел к баскетбольному столбику. Примерился. Закопан неглубоко, пятьдесят сантиметров вниз, на конце цементный ком…
Я взялся поудобнее и вырвал столбик из асфальта.
— Вот так, — сказал Котя удовлетворенно. — Вот так. Я же говорил…
С двухметровой металлической трубой наперевес (на одном конце болтается цементная глыба, на другом деревянный щит с воткнувшимися ножами) я пошел к Коте.
Тот терпеливо ждал. Наверное, он действительно собирался не сопротивляться, и это меня тревожило.
Я вскинул трубу — и обрушил ее на Котю.
В последний миг он все-таки не выдержал. Прыжком ушел из-под удара, перекатился по асфальту, перепрыгнул через скамейку. Выкрикнул:
— Вот так! Правильно!
Я снова поднял трубу. От удара цементный ком растрескался и осыпался, обнажив острый ржавый конец.
Котя схватил скамейку — та не была закреплена. Вскинул на вытянутых руках — и швырнул в меня.
Я отбил ее ударом трубы. Легонькая скамейка для детворы…
— Ребята! Ребята, что вы творите!
Краем глаза я увидел двух пропитых доходяг, показавшихся в арке. У одного в руках уже была заветная бутылка, другой держал двухлитровый баллон «Фанты». Почему-то лимонад меня особенно насмешил.
— Ребята, оставьте! Страшное дело творите! — надрывался тот, что с водкой. Второй, похоже, более четко представлял себе, что страшное может сделать человек, а что — нет. Глаза у него округлились, он, не выпуская бутыль, схватил товарища за локоть и потащил назад.
Котя стоял, торжествующе глядя на меня.
— Извини, — сказал я. — Выход только один… надеюсь, я не ошибаюсь…
Он кивнул, не отрывая от меня взгляда.
Я перехватил трубу поудобнее — и резким ударом вонзил ее в живот другу.
Котя схватился за трубу. Раздался жалобный стон железа. Голыми руками он разорвал трубу у самого живота, будто гидравлическими ножницами по ней щелкнул. И опустился на асфальт, привалившись к опрокинутой скамейке. Полуметровый кусок трубы торчал у него из живота.
Я подошел и сел на корточки рядом.
— Видишь? — сказал Котя. Лицо у него бледнело. — Видишь, как все просто? Ну же… давай…
— Все очень сложно, — ответил я. — Но я надеюсь, что не ошибся. Я не хочу быть куратором. Я не хочу быть функционалом. Идите вы все в пень.
Взявшись за трубу, я вырвал ее из Коти, отбросил в сторону.
— Сейчас я умру, — печально сказал Котя. — Потеря крови, болевой шок…
Я посмотрел на запекшуюся на его мундире кровь.
— Да нет, — сказал я. — Ты не умрешь. Ты же куратор. Ты могучий функционал, умело управляющий прислугой в техногенном мире Демос.
— А ты?
— А я — просто человек. Я сделал выбор, понимаешь? Когда не стал тебя добивать — сделал выбор. И перестал быть функционалом.
— Нет, не понимаю… — Голос Коти чуть окреп. Он попытался потрогать свою рану, поморщился. — Ой, больно как… Ты бы знал, как больно!
— Я догадываюсь. Ничего, терпи. К обеду заживет.
— Все равно никто не поверит. Все равно все будут подозревать, что ты функционал. Что ты… что твои способности просто затаились…
— Ну и прекрасно. Значит, меня побоятся пришить на всякий случай. Из риска, что мир провалится в тартарары. Это просто замечательно, что мне не поверят до конца.
Котя поерзал, садясь поудобнее. Деловито сказал:
— Заживает… Ты в себе ничего не чувствуешь?
— Ничего. Совершенно.
Я протянул руку, попытался приподнять кончиками пальцев трубу. Ничего не получилось.
— Как это у тебя вышло?
— У каждого человека своя судьба, — сказал я. — Вы превращаете в функционалов тех, кто мог бы изменить судьбу человечества. Но миров — бесчисленное множество. Где-то там, в этих мирах, люди все-таки следуют своей судьбе, изменяют жизнь… Надеюсь, не только путем войн. Надеюсь, к лучшему. И эта искаженность, эта противоестественность существования функционала — она одновременно источник его силы. Мы… Нет, уже вы. Вы сильны, потому что живете не своей жизнью. Потому что делаете не то, что могли и должны были совершить.
— И что ты должен совершить?
— Не знаю, честное слово. Вначале вернусь в институт. Может, и впрямь ракету должен построить?
— Мы тебя из института не выгоняли, — сказал Котя. — Ты сам ушел. Я тогда и не думал, что ты функционалом станешь, ты сам все решил. Помнишь, говорил, что надоело учиться ради того, чтобы всю жизнь как лох гайки крутить и схемы рисовать?
— Котя, — засмеялся я. — А кто тебе сказал, что только вы — функционалы? Что только вы правите чужие судьбы? Тем, кто ходит через ваши порталы, лопает в ресторанах немыслимые деликатесы и справляет вечеринки на берегах первобытных океанов, — для них что ты, что я, все едино! Им не нужен никакой космос, им не нужны научные открытия, им не нужна вера в Бога, им не нужна третья поэма Гомера. Им куда полезнее, чтобы человек стоял в лавке и продавал игрушечные железки.
— У меня в кармане сигареты, достань, — попросил Котя.
Я достал золотистую пачку, вынул одну сигарету, раскурил и вставил Коте в зубы. Руки у него были все в крови.
— Себе бери, — сказал Котя. И не удержался, добавил: — Бери всю пачку, на стипендию таких не покуришь!
— Да нет, спасибо. Мне теперь здоровье надо беречь, я же не функционал.
Я встал, отряхнул колени. Спросил:
— Может, тебе плед притащить? А то застудишься, Иллан будет огорчена.
— Не застужусь.
— Ну смотри. Я пойду, пожалуй. Мне надо собаку выгуливать.
Я вышел из дворика, обернувшись лишь в арке. Котя курил, глядя в сумрачное московское небо. Что ему там виделось? Жаркое солнце Византии? Что еще он должен был совершить, но так и не сделал, предпочел стать функционалом?
Я пошел к дому.
Алкаши стояли у ограды снаружи, возбужденно что-то обсуждали. К бутылке они уже успели изрядно приложиться. Я помахал им рукой, и они торопливо двинулись прочь.
А что должны были совершить они? Какие неудобные кому-то поступки, что выкинуло их из жизни простым и надежным способом даже без сладкой пилюли функциональности?
Не знаю и уже не узнаю.
Я больше не творю чудеса.
Я никогда не смогу изменить мир.
Но я могу отстоять свое последнее право, единственное, которое есть у человека, — право быть собой. Право возделывать свой сад.
— И мне дороже боль и тлен, — сказал я, вспоминая Землю-шестнадцать, где мне уже никогда не побывать. Теперь у меня только одна Земля. — И редкий, горький миг блаженства, чем бесконечный рабский плен дарованного совершенства!
