– Восемь из них, – пробормотал Боааз. – И еще один. Да, да, я понимаю.
– Настоящим виновником признали «Линии Мирового правительства», потому что они разрешили ей путешествовать в бодрствующем состоянии. Но Илия Маркхэм была обречена провести остаток жизни в психушке – только по подозрению, обвинение ей так и не предъявили. На всякий случай: вдруг она все еще обладает силами, которыми наделила ее сумасшедшая энергия Торуса Буонаротти?
– А был ли там… Был ли, э-э-хм, какой-нибудь отличительный признак? Ее приметы?
– У нее на предплечье, ваше преподобие, должна быть татуировка, строка с символами. В своей «горячке» ты говорил нам, что видел похожие знаки.
– Продолжай, – проворчал Боааз. – До самого конца.
– Много лет спустя сомнительные случаи «преступного безумия» пересмотрели. Илия Маркхэм оказалась среди тех, кого в результате выпустили. Ей дали новое имя и переселили на Марс со всеми пожитками. Они, похоже, все еще боялись ее, хотя когнитивное сканирование не выявило ничего странного. Они не хотели, чтобы рядом с ними была она сама или то, чем она одержима. На орбите Марса нет Торуса Буонаротти – как я полагаю, причина именно в этом.
Старый священник молчал, складки шкуры над глазами избороздились глубокими морщинами. Потом складки на лбу расправились, и Боааз будто встряхнулся.
– Это была очень поучительная история, Конрад. В каком-то смысле мне стало гораздо легче.
– Ты больше не думаешь, что на тебя нападают агрессивные скалы? Что тебя преследуют вымышленные древние марсиане? Ты понял, что – каким бы это ни казалось варварством – твоя безумная старуха, скорее всего, должна была остаться в той психушке?
– Я совершенно с тобой не согласен! За все годы моей работы я встречался со случаями, которые мы называем психическими феноменами. Мне известны сбывающиеся предчувствия, вещие сны, случаи телепатии. То «преследование», что я перенес, тот способ сопереживания, с помощью которого я разделил психическое недомогание Изабель Джевел, очень помогут мне, когда я снова буду с ней беседовать… Я не верю в ужасающую идею «преступного безумия». Те несчастные, что сошли с ума при катастрофе во время транзита, представляют опасность только для самих себя.
– Я думал так же, но твой недавний опыт поколебал мой здравый смысл. – Алеут потянулся за бокалом, но остановился, его ноздри раздулись в тревоге. – Боааз, дорогой друг, держись от нее подальше. Ты будешь в безопасности, и эффект постепенно исчезнет, если ты не станешь к ней приближаться.
Боааз посмотрел на безнадежно испорченный скафандр.
– Но я не пострадал, – пробормотал он. – Я просто испугался… Теперь я скажу, что думаю по этому поводу. Я священник, а та женщина умирает. Скорее всего, больное сердце, и я не думаю, что она долго протянет. Она испытывает душевные муки – как и другие люди иногда, которые не имеют на это причин, но верят, что ведут греховную жизнь, – не из-за страха с. мерти, но убоявшись того, что последует за ней. Я могу ей помочь, это мой долг. В конце концов, мы очень далеко от Торуса.
Алеут смотрел на него – и больше совсем не походил на шаловливого подростка. Старый священник почувствовал, как на него давит более сильная воля бессмертного, но устоял.
– Есть ошибки, которые исправить уже никто не в силах. – настойчиво сказал Конрад. – Вселенная безжалостнее, чем ты думаешь. Не ходи к ней.
– Я должен. – Боааз тяжело поднялся. Он похлопал алеута по покатому плечу чувствительными кончиками тонких пальцев правой руки. – Думаю, пора отходить ко сну. Спокойной ночи.
* * *
Боааза озадачило, почему человеческая женщина настаивала на том, что он должен вернуться «через десять дней, вечером, в полнолуние». Маленькие луны Марса вращались слишком быстро, чтобы их циклы на что-то влияли. Ему пришлось посмотреть согласование времени (земной календарь все еще много значил для колонистов), и он задумался, не была ли похожая дата на Земле связана с чем-то важным для Изабель.
Когда он вылез из повозки на пустынной окраине Баттерскотча, ему пришло на ум другое объяснение. Люди, которые знали о своей скорой смерти, внимательно прислушивались к своему организму и порой лучше любого врача определяли, когда придет конец. «Она уверена, что умрет сегодня ночью», – подумал шет. И она не хочет умирать в одиночестве. Боааз ускорил шаг, а затем оглянулся – не из-за страха, а просто чтобы удостовериться, что повозка не решила вдруг уехать.
Отсюда он не видел россыпи огней Баттерскотча. Облака испарений и стремительные сумерки вызвали странный эффект миража – казалось, будто вдоль горизонта простираются большие черные холмы или горы. У их подножия, словно грозовые тучи, сгрудились фиолетовые леса, а с гор спускалась светлая извилистая дорога. Вниз по ней быстро двигалась группа существ. Мираж сместился, перспектива изменилась, и теперь Боааз сам очутился посреди холмов. Черные стены стояли по обеим сторонам серой дороги, существа бросились к нему из точки спуска, с бесконечного расстояния на невозможной скорости. Шет пытался их сосчитать, но они перемещались слишком быстро. Боааз потрясенно осознал, что его растопчут, и еще до того, как эта мысль оформилась у него, они уже были над ним. Они пробежали через него, а затем их поглотила великая тьма, которая затянула и Боааза. Он был затоплен, захлестнут, ошеломлен невыносимой вонью и ужасным удушающим давлением…
Шет пытался сопротивляться, будто старался выплыть с большой глубины; а потом давление исчезло. Он упал ничком, затем с трудом поднялся и проверил, все ли в порядке с ним и со скафандром.
– Мертвые не ходят, – прошептал он. – Нелепые суеверия!
Ворчание сменилось молитвой, и он слышал, как дрожит его голос, читая «Утешение».
– Нет наказания, есть только Пустота, всё объемлющая, всё принимающая. Монстры у врат – это иллюзия. Нет реальности после смерти, нас не разорвет на части, Пустота великодушна…
Мираж рассеялся, но испарения остались. Он брел сквозь туман, и каждый шаг давался с необъяснимым напряжением, будто он переходил вброд бурный речной поток. «Вот и в третий раз я здесь», – подумал он, пытаясь себя подбодрить, а потом вспомнил, что второй визит приснился ему в кошмаре. Его пронизал ужас: неужели и сейчас это только сон? Наверное, такая мысль должна была бы его утешить, но почему-то он еще больше испугался; а затем кто-то, невидимый в тумане, кашлянул или поперхнулся – не совсем рядом, но достаточно близко.
Боааз прибавил яркость фонарей на голове и плечах.
– Кто здесь?
Свет только увеличил его замешательство, создавая вокруг ореол из тумана. Его собственная тень была очень близко, сильно вытянутая, а оптическая иллюзия придавала ей странные пропорции: отчетливо различимая шея, тонкая талия, скелетообразная худоба. Тень повернулась. И он увидел существо, которое встретил в пустыне. Мужчина-человек с близко посаженными маленькими глазами, выступающим носом, морщинистыми щеками. Его взгляд выражал такую бесконечную злобу, что кровь застыла у Боааза в жилах. Нижняя челюсть существа отвисла. У него было слишком много зубов и ужасная, чудовищно большая пасть. Оно подняло острые когти и бросилось. Боааз закричал в респиратор. Монстр пробежал сквозь него – и исчез.
Все закончилось. Он остался один, сотрясаясь телом и душой. Мелкие светящиеся точки – огни города – снова возникли позади, а впереди простиралась аллея из колеблющихся строматолитов.
– Жуткий мираж! – воскликнул Боааз, стараясь убедить самого себя. Он с трудом дышал.
Внешняя блокировка модуля не работала, будто бы Изабель Джевел ждала, что он придет. Внутренний замок оказался закрыт. Шет открыл его, молясь о том, чтобы она была все еще жива. Жива и каким-то немыслимым образом разделяла с ним кошмарные видения своих напрасных страданий, которые он может победить…
Кресла покинули свои привычные места. Теперь они стояли вокруг печки в центре комнаты. Он сосчитал их: да, он правильно запомнил, восемь. «Старая безумная» человеческая женщина сидела в своем кресле, иссохшая, словно смятая оболочка, ее черты все еще искажались болью и ужасом. Она уже некоторое время была мертва. К ее месту кто-то придвинул девятое кресло. Боааз видел в нем отпечаток человеческого тела, вдавленный в мягкие подушки спинки и сиденья. Оно приходило сюда.
