Календарь Морзе (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

Так что, с учетом общей паскудности ситуации, ее родители держались очень даже неплохо. Мама — довольная судьбой домохозяйка, в свои, предположительно, сорок пять, была красива поздней зрелой красотой ухоженной спокойной женщины, живущей без стрессов. Если верна поговорка «хочешь узнать жену — посмотри на тещу», то я хоть сейчас готов просить руки. Жаль, что у Анюты на руки совершено другие планы.

Мне показалось, впрочем, что с матерью она не очень близка, а вот отца действительно любит и уважает. Папина дочка. Папа — кадровый офицер, бывший военный, теперь зампрокурора области. Так что, по местным меркам, Анюта моя — «дочь кого надо», хорошая партия для подрастающих региональных элитариев. На их фоне приблудный радиодиджей со съемной квартирой и небольшой зарплатой выглядит несколько менее удачной партией. Тем не менее, отец встретил меня без лицемерного радушия, но и без враждебности. Покивал, поздоровался за руку, дурацких вопросов про «ваши дальнейшие планы на остаток жизни» не задавал. Адекватный, в общем, человек, хоть и зампрокурора. Познакомились, соблюли социальный ритуал, вопрос исчерпан. Не знаю, что там они говорили дочке после моего ухода, я не спрашивал, но категорического запрета «чтоб ноги его не было в нашем доме!» не последовало, а значит, все обернулось не так уж плохо. И тут вдруг приглашение на беседу. К чему бы? Папа созрел шугануть бестолкового любовничка, чтобы не портил дочери жизнь? В общем, ничего хорошего от этой встречи я не ожидал.

С Анютиным отцом мы встретились в кафе в центре. И он сидел там в форме, что не очень-то располагало к позитиву. Со мной пришел разговаривать не просто отец моей девушки, а работник прокуратуры — в синем казенном мундире с погонами как у полковника и щитами-мечами в петлицах. Хреновое начало.

Фуражка его лежала на столе рядом с тарелкой, а сам он спокойно наворачивал борщ.

— Присаживайся Антон, — указал он мне жестом на стул. — Закажи себе поесть.

— Да я как-то…

— Закажи непременно, — настаивал он. — Тут хорошо готовят.

Я неохотно взял меню и ткнул в него пальцем почти наугад, показав подскочившему официанту на какую-то картошку с мясом.

— Извини, что я при параде, — сказал зампрокурора, — но день выдался очень суетливый, никак не успевал переодеться. Сейчас быстренько пообедаю и опять на работу.

Мне стало немного легче. Анютин папа был поджарый, крепкий, гладко выбритый мужчина лет пятидесяти, почти полностью седой, с правильными породистыми чертами лица. В его облике и поведении было что-то неистребимо-военное. Слуга царю, отец солдатам. И что его понесло в такой гадюшник, как прокуратура?

— Видишь ли, Антон, мы с женой сегодня уезжаем. Я — в командировку, жена — со мной за компанию. В шесть часов вечера самолет.

— Счастливого пути, — сказал я вежливо. Официант уже нес мой заказ.

— Не буду скрывать, — сказал он, не прекращая есть, — я использовал служебное положение, чтобы узнать о тебе побольше.

Я хотел было возмутиться, но официант как раз выставил передо мной тарелку с какой-то едой и стакан с каким-то соком. Скандалить при нем было неловко, кроме того, я с самого начала ничуть не сомневался, что так и будет. На его месте я бы тоже так поступил.

— Я прошу извинения, — сказал он без малейших сожалений в интонации, — но родительский долг меня отчасти оправдывает.

Я пожал плечами и начал есть, показывая, что скандала по этому поводу не будет. Вкуса не чувствовал совершенно и до сих пор не уверен, что именно мне тогда принесли.

— Вы, Антон, неплохой человек, — соизволил признать папаша, отложив ложку. — Целеустремленный, неглупый, упорный и храбрый. Вас положительно оценивают.

— Польщен, — буркнул я в тарелку.

— И вы действительно любите мою дочь. Мы в семье достаточно откровенны друг с другом, я знаю, что она вам отказала и примерно понимаю почему. Возможно, вас это удивит, но я огорчился.

— Удивило, — признался я. — Ей явно не грозит остаться в девках.

— Более того, — засмеялся отец, — мне настойчиво намекали, чтобы я вас гнал взашей, потому что есть серьезные претенденты.

— И что же?

— Я не хочу делать ее заложницей местной политики. Некоторые почему-то считают, что тесть в прокуратуре автоматически означает гарантию безнаказанности. Они на многое готовы ради этого. На вас еще не наезжали?

— Ничего серьезного, — отмахнулся я, вспомнив пару забавных мажоров с травматом, попытавшихся мне объяснить, куда я не должен ходить и в чью сторону глядеть. Кстати, на травматических пистолетах надо сразу на заводе мушки спиливать…

— О, я не сомневался, что вы справитесь. Вы очень упорный молодой человек. Вы же не отступитесь?

— Нет, — ответил я честно, — даже если бы вы были категорически против.

— Вот поэтому я и пригласил вас сегодня, — удовлетворенно кивнул Анютин отец.

Я не уловил связи, но решил, что он объяснит. И не ошибся.

— Это обычная командировка, не очень далеко и не так чтобы надолго, но какие-то смутные предчувствия… — немного смущаясь, сказал он. — Ничего конкретного, но отчего-то сердце не на месте. Поэтому я хотел попросить вас, Антон, присмотреть за Анютой, пока мы будем отсутствовать. Она бывает… немного неосторожна в своей профессиональной деятельности.

Как по мне, это очень мягко сказано. Анюта кусала местные власти за жопу, как помесь бультерьера с крокодилом.

— Мне кажется, иногда она переоценивает собственную неприкосновенность, — вздохнул папаша.

Я был с ним согласен — если бы не отец в прокуратуре, ей бы, пожалуй, уже намекнули на границы допустимого. Региональная журналистика — это очень сложный баланс интересов…

— Однажды она встретит на своем пути по-настоящему злых людей, и я хотел бы, чтобы вы тогда оказались рядом. Хотя бы для того, чтобы ей было с чем сравнить… — Анютин отец взял фуражку, оставил на столе деньги, попрощался и ушел. Денег было достаточно, чтобы оплатить и мой обед, но я из дурацкой принципиальности расплатился сам, так что официанту здорово повезло с чаевыми.

— Это был ваш последний разговор? — спросил Александр Анатольевич, делая какие-то пометки в толстой тетради.

— Да, больше я его не видел. Не зря его предчувствия томили…

— Вы удивитесь, Антон, но многие, вспоминая тот — он же этот — день, отмечали, что им было как-то не по себе. Хотя это трудно отнести к достоверной информации. Люди склонны задним числом приписывать себе этакую проницательность…

— Лично я ничего такого не чувствовал, — признался я. — Но я вообще бревно бревном. На меня даже магнитные бури не действуют. Наверное, железа в организме мало…

— Скажите, Антон… — быстро спросил Александр Анатольевич внезапно жестким тоном, — у вас есть оружие?

— Ага, — усмехнулся я, — болт-кладенец…

— Болт-кла… Ах, ну да, юмор, понимаю. Смешно, — Александр Анатольевич был совершенно серьезен. — И все же, есть или нет?

— Никогда не испытывал желания обзавестись, — ответил я. — Наигрался в войнушку в армии.

— Ладно, допустим, — принял мой ответ Александр Анатольевич. — А куда вы пошли после встречи с Сергеем Петровичем Трубным?

— Ну, вообще-то я собирался вернуться на работу, но…

Когда я вышел из кафе, на улице творился сущий цирк. Две больших группы причудливо одетых людей, стояли друг напротив друга и потрясали кулаками, грозя перейти к массовому рукоприкладству. Такое впечатление, что на бульваре столкнулись два противонаправленных шествия. В тех, которые шли к центру, в направлении центральной площади, я без труда опознал здешних «роднолюбов» — неоязычников-упрощенцев, якобы возрождающих исконные славянские верования и уклад. Анюта недавно писала о них статью, и я сопровождал ее на предмет защиты от эротических фантазий интервьюируемого волхва, который во славу Велеса и Лады имел там все, что шевелится. Так и познакомились.

Выдуманное этими плетельщиками фенечек из коры «славянское язычество» оказалось нелицензионной, урезанной и криво локализованной копией индуизма, но это только помогало «роднолюбам» считать себя «настоящими ариями». Их организация называлась «Звонкие пихты», и они несли какую-то чушь о возрождении «славянского духа». Объединившись, они построили за городом, мышам на радость, большой дом из говна и соломы, где жили в свальном грехе и дефиците гигиены. «Славянским духом» там штырило так, что глаза слезились. Это вообще характерная черта всяких Духовных Людей — проблемы с гигиеной. Отчего-то вокруг их духовности всегда зверски насрано. Подозреваю, в глубине души у них живо твердое детское убеждение, что Духовные Люди не какают, и подсознание всячески отвергает любые материальные доказательства обратного. Всякая же попытка хоть как-то наладить свой быт в этом вопросе была бы для них печальным признанием материальности собственной задницы.