Зеленые тени, Белый Кит - Брэдбери Рэй Дуглас

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57

Но была еще одна, особая причина, почему я не мог смириться с его существованием.

И в дождь, и в снег, и на ветру, долгими промозглыми неделями, он торчал на мосту с непокрытой головой.

Только он один в Дублине часами простаивал под ливнями и моросящими дождями, вода струилась по его ушам, слипшимся пепельно-каштановым волосам, бровям и заливала угольно-черные стекла очков на носу, с которого сбегали дождинки-жемчужинки.

Дождь сбегал по щекам, по складкам у рта и губам, словно поток из пасти каменной химеры, поливая с острого подбородка твидовый шарф и пиджак паровозного цвета.

— Почему он не носит шапку? — стал допытываться я.

— Может, у него просто нет? — сказал Джон.

— Но должна быть, — вскричал я.

— Ну, нельзя же без нее, — сказал я тише.

— А если она ему не по карману?

— Такой бедности даже в Дублине нет. Уж шапка-то есть у каждого!

— Может, ему по счетам платить надо или кто-нибудь из родных захворал?

— Но выстаивать неделями, месяцами под дождем и глазом не моргнуть, не повернуть головы — уму непостижимо. — Я замотал головой. — Это все хитрости, уловки, как у остальных. Чтобы разжалобить. Чтобы тебе было зябко смотреть и ты не скупился на подаяние.

— Уверен, тебе уже стало стыдно за свои слова, — сказал Джон.

— Да, стыдно. — Вода сочилась даже из-под моей кепки и текла по носу. — Черт, есть же этому объяснение!

— Почему бы тебе не спросить его самого?

— Нет!

И тут случилось ужасное.

Пока мы разговаривали под холодным дождем, нищий молчал. И вдруг, словно возрожденный к жизни непогодой, он с силой сдавил гармошку и выдавил из ее продолговатого складного-раскладного чрева несколько сиплых нот, но это не было вступлением к тому, что последовало за этим.

Он открыл рот. И запел.

Над мостом О'Коннела поплыл сладостный, чистый баритон, ровный, уверенный, без дрожи в голосе или изъяна. Достаточно ему было разомкнуть губы, и распахивались все потаенные, сокровенные дверцы у него внутри. Он не столько пел, сколько выпускал на волю душу.

— Великолепно, — сказал Джон, — замечательно.

— Потрясающе, — сказал я. — О да.

Мы слушали, как он не без иронии пел про «Прекрасный город Дублин», где дожди идут всю зиму, сорок дней в месяц, потом спел прозрачную, как белое вино, «Катлин Мавурнин», затем — про Мак-Ушлу и прочих увядших юношей, девиц, про озера, холмы, про былую славу, нынешние невзгоды, но в его пенни все это как-то одухотворялось, наливалось молодостью и свежими красками, словно под легким весенним, совсем не зимним дождем. Если он вообще дышал, то, должно быть, ушами, так плавно, без запинки, выстраивались одно за другим округлые слова.

— Ему надо петь на сцене, — пробормотал Джон. — Он слишком хорош для такого места.

— И мне это часто приходит в голову.

Джон мял в руках свои бумажник. Я смотрел то на него, то на поющего попрошайку; дождевые капли катились с его обнаженной головы и смолянистых волос, подрагивая на мочках ушей.

И тут случилась противоестественная метаморфоза. Не успел Джон протянуть нищему деньги, как я схватил его за локоть и потащил на другую сторону моста. Джон упирался, тараща на меня глаза, потом, чертыхаясь, пошел со мной.

Удаляясь, мы услышали, как нищий затянул новую песню. Оглянувшись, я увидел, как он, гордо подставив ливню очки и рот, пел чистым звонким голосом:

— Почему ты всем раздавал деньги направо и налево, а ему нет? — спросил Джон.

Нищие Дублина. Кому приходило в голову присмотреться к ним, узнать их, понять?

Я, во всяком случае, о них не думал все последующие дни.

А когда задумался, то совершенно уверился в том, что каменный человек-химера, принимающий ежедневный душ, распевая ирландские оперы на мосту О'Коннела, вовсе не слепой. И опять его голова показалась мне вместилищем тьмы.

Однажды я очутился у магазина рядом с мостом О'Коннела и принялся изучать стопку добротных твидовых кепи. Новая шапка была мне не нужна, в чемодане хранился запас, которого хватило бы на всю жизнь. И все же я вошел, чтобы купить теплую красивую коричневую кепку, и принялся рассеянно разглядывать ее.

— Сэр, — сказал продавец. — Это седьмой размер. Вам, пожалуй, подойдет семь с половиной.

— Она мне подойдет, подойдет. — И я запихал кепку в карман.

— Я дам вам пакет, сэр.

— Нет! — Я залился краской, догадавшись вдруг, что у меня на уме, заплатил и выбежал на улицу.

Мост дожидался меня под моросящим дождем. Осталось только подойти и…

На середине моста простоволосого слепого попрошайки не оказалось.

На его месте стояли пожилой мужчина и женщина. Они крутили ручку внушительных размеров шарманки, постреливавшей и кашлявшей, словно кофемолка, заправленная стеклом и камнями. Слышалась не мелодия, а героические, удручающие усилия желудка переварить железку.

Я ждал, пока так называемая музыка стихнет, комкая в потном кулаке новую твидовую кепку. Шарманка хрипела, ухала и лязгала.

«Будь ты проклят!» — казалось, цедили сквозь зубы остервеневшие от своего ремесла престарелые шарманщики с побледневшими от дождя лицами и горящими глазами. «Плати же! И слушай!.. Но мелодий не дождешься! Сам сочинишь», — говорили их стиснутые губы.

Я стоял на том месте, где всегда пел нищий без шапки, и думал: почему бы им не отдать пятидесятую часть месячной выручки настройщику? Если б я крутил ручку, мне хотелось бы услышать песню, хотя бы самому! «Да, если бы ты крутил ручку! — отозвался я. — Но ты не крутишь!» Разумеется, они ненавидят попрошайничество — никто их за это не осудит — и не желают воздавать за подаяние знакомой песней.

До чего же они не похожи на моего простоволосого друга!

Моего друга?

Я зажмурился от неожиданности, потом шагнул вперед и кивнул:

— Извините. Человек с гармошкой…

Женщина перестала вертеть ручку и уставилась на меня:

— Чего?

— Человек, что стоял под дождем без шапки.

— А, этот! — проворчала женщина.

— Его сегодня нет?

— А вы сами не видите? — напустилась она на меня и принялась вращать ручку бесовской машины.

Я положил в кружку пенни.

Она так зыркнула, будто я плюнул ей в ладонь.

Я добавил еще пенни.

— Вы знаете, где он? — спросил я.

— Заболел. Слег. Мы слышали, как он кашлял, когда уходил.

— Вы знаете, где он живет?

— Нет!

— А как его зовут?

— Откуда ж мне знать!

Я стоял в растерянности, думая, каково сейчас ему где-то в городе, покинутому. Я с глупым видом разглядывал новую кепку.

Пожилые шарманщики пристально смотрели на меня.

Напоследок я положил в кружку шиллинг.

— Он поправится, — сказал я, ни к кому не обращаясь.

Женщина налегла на ручку. В жутком брюхе камнедробилки заскрежетало битое стекло и мусор.

— А что это за мелодия? — полюбопытствовал я.

— Вы что, глухой?! — накинулась она на меня. — Национальный гимн! Может, кепку снимете? Я показал ей новую кепку. Она подняла глаза:

— Не эту, а вашу!

— А! — Я, покраснев, сорвал с головы кепку.

Теперь их у меня было по одной в каждой руке.

Шарманщица крутила ручку. Звучала «музыка». Дождь хлестал меня по лбу, по глазам и рту.

На дальнем конце моста я остановился, чтобы принять мучительно трудное решение: какую из кепок нахлобучить на мокрую голову?

Всю следующую неделю я часто проходил по мосту, но там либо стояла пожилая пара со своим орудием пытки, либо никого не было.

Как-то в пятницу вечером ко мне зашел Джон с бутылкой и перепечатанным сценарием. Говорили долго, содержательно, допоздна. Огонь в камине резвился могучим веселым оранжевым львом, отражаясь в стаканах с бренди. В комнате на мгновение воцарилось молчание, вероятно, потому, что мы почувствовали, как большими мягкими хлопьями падает за окнами тишина.

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57