Танцы на снегу - Лукьяненко Сергей Васильевич

Как же я ненавижу Карьер!

А ведь мог бы прожить там всю жизнь, даже не подозревая, что мир – совсем другой. И сейчас на Карьере живут мои друзья, там Глеб и Дайка, там все остальные. У них наступает зима, но это значит лишь то, что солнце светит тусклее. Они платят за воздух, которым дышат, рассказывают друг другу байки про злых мутантов и смотрят старые развлекательные передачи, потому что на новые у администрации нет денег.

Я все понимаю. В Империи – двести с лишним планет, и на всех живут по-разному. Есть богатые и хорошие, вроде Земли, Эдема, Авалона… Есть такие, как Новый Кувейт, где тоже очень хорошая природа, но с планетой случилась какая-нибудь беда. А есть планеты вроде моей родины. Когда-то ее колонизировали, потому что надо было куда-то девать каторжников и добывать радиоактивные руды. Потом уже и руда стала не очень нужна, и преступников в Империи стало поменьше, и про Карьер все позабыли. Живите как хотите… Я все понимаю. Но мне очень грустно.

– Улица Радужная, – пискнул динамик в изголовье моего кресла. – Если вы желаете ехать дальше, внесите дополнительную оплату.

Я не собирался ехать дальше, я жил здесь. Протиснувшись мимо своей соседки, я вышел из автобуса.

В Порт-Ланце все названия очень красивые. Улица Радужная, Солнечный проспект, Тенистый бульвар, Вечерний сквер, набережная Туманов. Стоит только услышать такие названия, и сразу поймешь, что в этом городе живут хорошие люди. Говорят, здесь очень здорово весной, когда цветут земные каштаны и местные деревья со смешным названием «ротозейник». У ротозейника маленькие легкие плоды, которые реагируют на тепло, когда кто-то проходит мимо, отрываются от веток и падают на землю. Семена разлетаются во все стороны и на несколько минут прилипают к проходящему мимо человеку или животному. Они не липкие, они электризуются.

Но это будет потом. Еще должна пройти зима и начаться весна. А весной будет очень красиво, я знаю.

Возле дома я зашел в маленький продуктовый магазин, купил упаковку готовых обедов – они недорогие и вкусные, батон и две бутылки лимонада. Продавщица меня знала, дружелюбно кивнула и спросила:

– Ты не мерзнешь, Тиккирей?

– Нет. – Я покачал головой. – Не очень холодно.

– Все равно не ходи без шапки.

– Она в сумке, – признался я. – Я не привык носить что-то на голове.

– Привыкай, Тиккирей. – Женщина улыбнулась, взъерошила мне волосы. – Ты же серьезный и самостоятельный человек.

Она вроде как надо мной подтрунивала, но не обидно.

– Ладно, я постараюсь, – пряча покупки в пакет, сказал я. – До свидания.

Квартиру мне предоставил муниципалитет. Во временное бессрочное пользование как вынужденному эмигранту с «планеты, объявленной зоной бедствия». Наверное, для авалонцев эта квартира считалась маленькой и бедной, но мне очень нравилась. Там было четыре комнаты, и кухня, и большая застекленная лоджия, откуда видны лес и озеро – говорят, летом жители Порт-Ланца любят устраивать там пикники. Сейчас озеро застывшее, покрытое тонким серебристым ледком. Ночью на нем отражается лунный свет.

На восьмой этаж я поднялся на лифте, хотя иногда просто бегал по лестнице – вместо физкультуры. Отпер дверь и тихонько вошел в прихожую.

В гостиной бормотал телевизор. Я прислушался:

– Это страж-киборг, Даймор!

– Прикрой меня!

Затрещал плазменный бластер, судя по характерным выхлопам хладагента – армейская «Пума» в режиме сплошного разряда. Я выждал три секунды, но у «Пумы» почему-то и не думал кончаться боезапас. Тогда я выждал еще пять секунд, но хладагент тоже не кончался, и ствол у бластера даже не собирался расплавиться. А у нас в лаборатории, на испытательном стенде, больше десяти секунд не выдерживал ни один ствол.

Я скинул ботинки, снял куртку и прошел в холл.

Лион сидел в кресле и смотрел в экран.

– Привет, Лион, – сказал я.

– Привет, Тиккирей, – откликнулся он, не отводя глаз от экрана. Там прыгали человеческие фигуры в тяжелой броне – в которой не очень-то и попрыгаешь, обстреливая здоровенного паука, хищно щелкающего жвалами. Из паука во все стороны летели ошметки мяса и железяки, но он и не думал помирать.

Я сел на подлокотник кресла и посмотрел на Лиона.

Мой друг внимательно смотрел в экран.

– Ты хочешь в туалет? – спросил я.

– Да, – подумав, согласился он.

– Сходи, Лион. Сейчас встань, сходи в туалет и сделай все, что нужно.

– Спасибо, Тиккирей.

Лион встал и вышел. Совсем как нормальный человек.

Не смогли мы со Стасем его спасти. По-настоящему спасти. Подключение в поток все-таки перебило ту программу, которую запустил в Лионе Иней. Но волю он потерял. Стал примерно как Кеол из экипажа «Клязьмы», может, даже еще хуже. Ему все надо напоминать – не потому, что Лион забывает умыться или поесть, а потому, что не видит смысла в таких поступках. Не хочется ему ничего.

А самое ужасное, что он все понимает. И где-то там, в глубине души, мучится из-за случившегося.

Лион вернулся, снова сел в кресло. Будто меня и нет в комнате. Единственное, что он по-прежнему любил делать, к чему его тянуло будто магнитом, – это смотреть телевизор. С расчетными модулями тоже так бывает…

– Ты пообедал, Лион? – спросил я зачем-то.

– Да.

Я соскочил с подлокотника, заглянул ему в глаза. Словно он мог соврать.

– Правда? Ты поел, честно? Ты хотел есть?

– Честно поел, – ответил Лион. – Хотел.

Неужели так быстро?

Мне все говорили, что рано или поздно Лион восстановится, станет как прежде. Что мозг, особенно детский, очень гибкая система и воля возвращается. Вначале в самых простых потребностях, «витальных», как выразился врач. Потом – полностью. Но никто не ждал, что это будет так быстро!

– Лион… – прошептал я. – Слушай, как я рад! Ты молодец, Лион!

Он ничего не ответил, ведь я не задал вопроса.

– Может, ты еще и посуду вымыл? – поинтересовался я, чтобы заставить его говорить.

– Надя вымыла, – охотно ответил Лион.

И вся моя радость куда-то исчезла.

– Так это Надежда тебя покормила?

– Да. Она пришла, спросила, хочу ли я есть, – спокойно ответил мой друг. – Я сказал, что хочу. Я пообедал. Потом она вымыла посуду. Мы поговорили. Потом я стал смотреть видео.

– Ты молодец, – снова сказал я, хотя никакой радости уже не осталось. – Я пойду на работу, Лион. Приду очень поздно. Когда видео выключится, – я поднял с пола ленивку и быстро запрограммировал таймер, – пойдешь спать. Разденешься, ляжешь под одеяло и будешь спать.

– Хорошо, Тиккирей. Я все понял.

Из квартиры я почти убежал. У меня было еще время, но я выскочил за дверь и остановился на площадке, кусая губы. Как обидно! Как плохо!

– Тиккирей…

Я повернулся, посмотрел на Надежду. Она медсестра и живет в соседней квартире. Вот мы и договорились, что она будет присматривать за Лионом. Наверное, у нее дверной глазок был запрограммирован на мое появление.

– Здравствуйте, – сказал я. Надежда не очень старая, ей лет тридцать. У нее всегда очень строгий вид и грубый прокуренный голос, но она хороший человек… только почему-то я вечно перед ней теряюсь.

– Я заходила, покормила Лиона.

– Я понял…

Надежда шагнула ко мне, заглянула в глаза:

– Что стряслось, Тиккирей?

– Я… я подумал, что он сам поел…

Она вздохнула. Достала сигарету, щелкнула зажигалкой. И сказала почти виновато:

– Господи, у меня и мысли не было…

– С ним все равно все будет хорошо, – упрямо сказал я.

– Да, Тиккирей. – Надежда затянулась, посмотрела на меня. – Но может быть, лучше отправить Лиона на лечение в государственный госпиталь? Они ведь согласны принять его бесплатно, и там хорошие специалисты, ты поверь!

– Верю. Но ему лучше со мной.

– Тебя пугает шоковая терапия?

Я кивнул. Она меня действительно пугала. Я был назначен официальным опекуном Лиона, и поэтому мне подробно объяснили, что будут делать с моим другом.

– Порой это выглядит жестоко, – согласилась Надежда. – И все эти тесты на голодание, и болевые раздражители… но ты пойми, Тиккирей, в госпитале большой опыт по реабилитации бывших расчетных модулей. Твой друг выиграет год или два полноценной жизни. Пусть даже ценой некоторых неприятных процедур.