— Особенно под молотком!
— Свои ветра они держат на короткой узде, чтоб те крутились и сплетались туго внутри, не задевая неизменной, заботливо выбранной формы. Какая битва в каждом камне! Как тяжело не перелиться, не стать водой, не запылать! Кому под силу будет выжить, скажите мне?! Кто из людей сможет дышать, если в один прекрасный миг вдруг загорятся камни, просто так, из хитрости, где вздумается, без правил и приличий? И здесь, и там, хоть в этом самом цирке, под деревьями, под нашими ногами! Ппппшшшшш! Но этот день придет. Быть может, завтра. Как мы гордимся присвоенными себе формами, взгляните только на наши каплевидные дворцы! Как мы напыщенны, как превозносим свои контуры, очертания, телосложение, собственные шкуры! А ведь все это сделано из одной плоти, внутри все та же жизнь и тот же ветер. Меняется лишь скорость, порою плотность, где-то там, в бесконечной радуге текстур. И что весомее всего, конечно,
686
направление, выбор движенья противоборствующих сил, ветер-на-ветер, лицом к лицу, приятель-неприятель. Вот и все! Поднять паруса! Пред вами целый мир и бескрайность его форм. Все его разнообразие в своем многообразии… Но, чую я, меня влечет блуждающий мой огонек, за ним иду на поводу.
∫
Да-да, вот сейчас его действительно унесет… В этом ему нет равных.
— Слушайте и внимайте: страхом овладевайте! В вас он царит и рыщет, укрывшись под кожей, свищет: «Остаться собой, остаться собой». Но птица безумья Морфнус, несется прямиком в твой разум, присвистывая «Метаморфоза» раз за разом! И песнь ее плавна и ловка — синева земная, трель из песка, сироп из меди… «Форма не норма, она проворна, не для проформы, трансформируй мир! Плещет пламя, пылает земля, струится небо, излей и ты себя…» — насвистывает она. Не слушай страх, не слушай птицу! Страх обводит и чертит, ставит крест и проводит раздел, ему бы лишь только оставить смерть не у дел. Но птица моя быстра, изгонит тебя из себя, из женщины сделает волка, из полка — пламя огня, пронесется по жизни летя, душу в ней не щадя, отправит ее на пожарище…
)
Караколь поднялся, взял крумгорн и заиграл. Лихая мелодия постепенно смягчилась, стала более благозвучной и затихла. Караколь сел, тихо положил инструмент и серьезно посмотрел на нас. Когда он снова заговорил, голос его был прям и спокоен:
— Не позволяй другим вершить, кем и где тебе быть. Под звездами мой ночлег. Я сам выбираю вино, которое буду пить, мои губы — мой виноградник. Будь
685
соучастником жизни, признайся себе, беги! Только не мимо жизни. Резко и веско решай: помогай или отвергай. Ищи того, кто не близок, далек порою тот дом, что станет твоим гербом.
Еще одна пауза, последняя. Караколь словно прикован глазами к нашим глазам, пытаясь отыскать в них эхо, братство созвучия, но никому из нас не было дано откликнуться с высоты его грез. Он поднялся, и, ритмично выщелкивая каждый слог, окончил:
— Космос — мое пристанище.
IV
КРЕПОСТЬ ОСТОВА
— Сов! Вставай!
)
Я повертелся в спальном мешке под звуки ветровой арфы, не открывая глаз. Залп, долгое шуршание материи, высокое, резкое звучание, затем легкое затишье, полное ласки, обволакивающее, мягкое, почти вязкое. Нарастающий порыв, новый залп, отрывистый, хлесткий. Снова затишье, протяжное, тягучее, уносящее вместе с собой к низине. Третий залп раздался форте, но сразу пошел на диминуэндо, постепенно превратившись в тихие перекаты оттенков бриза.
Сламино. Вторая форма ветра, в одной из своих простейших вариаций, называемой Мальвини, часто встречается посреди дюн, в краю упитанных песчаных холмов. Такой ветер нужно контровать между хребтов, в провалах между залпами, в третьем темпе и без скачков. Я открыл глаза. День обещал быть прекрасным. Все уже свернули навесы и сложили спальные мешки. Остаток чая грелся на еще не остывших углях. Пришлось проглотить его залпом,
683
так как фаркопщики уже прицепили сани, Голгот, готовый к контру, раскачивался на ногах, словно гигантская кегля, Караколь убежал раньше остальных и Орда просто-напросто ждала, пока ее скриб наконец займет место в Клинке, чтобы выдвинуться в путь.
— Свободный ряд. Контруем нитью!
Ветер был довольно тихий, и Голгот, конечно, был прав: не было смысла продвигаться блоком и загораживать другим пейзаж. Растянувшись в линию, мы быстро пробирались через долину, которая укрывала нас от ветра, петляя между ее косматыми холмами, чтобы извлечь самую максимальную выгоду из встречных ветров. Прошли перешеек, затем еще одну долину, но уже не столь холодную и утопающую в песках, снова перешеек, и за ним заново долину… Со дня ярветра минуло чуть более месяца. Мы постепенно выбрались из песков, соляных равнин и барханов, карабкаться на которые было просто убийственно, и дошли до пустоши, места куда более милосердного. Огромные прерии ускользали при нашем приближении, улепетывали от нас, проскальзывали между ногами, как озорные длиннохвостые сурки…
∫
Тоскливый день под сламино. Кориолис отдалилась от меня сегодня сразу поутру, моя прекрасная гончая, идущая по следу, вот только чьему? Караколя. Я контровал по прерии впереди остальных, и в какой-то момент обернулся посмотреть на нашу кучку сумасшедших. Странно. С каждым годом мы все больше приобретали цвет того, через что нам приходилось проходить. Мы пожинали высевки плохо смолотой жатвы, пыль расслаивающихся стен, стирающихся дорог, переносили дожди, которые больше не лились с небес, а текли так, словно горизонт проливал на нас свои слезы. Ветер нас пробуждал, бодрил, успокаивал,
682
убаюкивал и купал. Он бесцеремонно касался наших голов, давал пощечины, пускал кровь, ласкал и лелеял. Никто из Орды вам бы не сказал, что любит ветер. Но никто не сказал бы и обратного. Существуют миры (только вчера закидывал Караколь), где ветер рождается и умирает, приходит и исчезает, согласно дням или часам. Если подобный мир и существует, то в нем, естественно, имеет смысл любить (или не любить) ветер, ведь есть с чем сравнивать. Но здесь? Стал бы кто-нибудь жаловаться на то, что на небе облака, а под ногами земля? Так всегда было, есть и будет вечно. Так же и ветер, вот он, здесь. А потому мне остается только заткнуться и продолжать мой путь.
∂
Вдали послышался какой-то свист, но не бумеранга и не метательного диска, что-то массивное, тяжелое, несущееся во весь опор… Внезапно раздался гудок трубы… земля в верховье равнины задрожала, глухо разрываясь.
π
Когда это случилось, впереди меня никого не было, даже Голгот и тот остановился где-то позади посмотреть на горса. Я искал лучшую трассу. Покатая равнина стелилась вперед, насколько хватало глаз, нежно-зеленая, с металлическими отблесками. По левую сторону тянулся, задавая направление для трассы, линейный лес в три дерева толщиной. По правую ему вторила местами продырявленная кустарниковая изгородь. Контровать ближе к изгороди представлялось мне наилучшим решением: она вернее разобьет нижний поток ветра, нежели лес, где турбулентность порой бывала весьма жесткая. И я стал скашивать по диагонали.
