Словом, из рыбака-голыша стал синьор синьором. Даже в консильеры [14] коммунального управления баллотировался и прошел. И растолстел!
А чем это кончилось? Вот чем, синьор мой. В прошлом году Сальватор соблазнился и женился на старой, размалеванной ростовщице из Неаполя. Думал, что «Морская царевна» об этом не проведает. Но она проведала… Когда Сальватор в условленную ночь отправился к Сарацинскому гроту, — она, «Морская царевна», — чуть не испепелила его своими гневными взорами, и хоть он и валялся у ее ног, вымаливая прощение, — не простила. Только сжалилась — пощадила его жизнь. На его глазах крикнула что-то, и приплыла с моря та самая «собачка», которую один раз уже видал Сальватор, и уселась красавица на хребет чудовища, и уплыла. А Сальватор, не жив и не мертв, вернулся утром домой, и толстая неаполитанка не узнала его: в одну ночь поседел и постарел. И стал он хворать, и стал заговариваться, и все с попами да с врачами шушукался. А потом того… умер. И только после его смерти и выяснилась вся эта история. А вы хотите — верьте, не хотите — не верьте. Но мыто, каприйцы, знаем, что все это было.
Михаил Первухин
ЗАГАДКА АЙРОЛО
Расположившись удобно в придвинутом к камину кресле и наполнив свой стакан кларетом, мистер Чарльз Мэвитт, член Палаты общин и знаменитый британский юрист, испытующим взором посмотрел на сидевшего у стола молодого врача Рэнсома, потом сказал расхаживавшему по кабинету хозяину дома, сэру Реджинальду Мэвитту, своему кузену:
— Ну, что же? Можем, пожалуй, и приступить! Кто из вас будет излагать дело?
— Разумеется, его лучше изложит сам Рэнсом. Но я должен тебя предупредить, Чарли: хотя я лично не имею ни малейших причин не доверять Рэнсому, моему ученику и бывшему ассистенту по работе в вульвичском морском госпитале, и хотя я не могуa priori отвергать возможность того явления, о котором нам сейчас расскажет мой юный коллега, ибо история приводит несколько подобных случаев, — но как человек практический — я советую Рэнсому не выступать в обществе врачей с докладом по данному вопросу и особенно не доводить его до сведения печати.
— Почему?
— Потому что никто словам Рэнсома не поверит. Уж это одно может неблагоприятно отразиться на его дальнейшей карьере. Но этого мало: поднимутся толки, повторится полемика. Найдутся добрые люди, которые обвинят Рэнсома или в шарлатанстве, или в стремлении создать себе рекламу. Сатирические листки подхватят эту кажущуюся столь невероятною историю и, попросту говоря — заклюют Рэнсома.
— Возможно, возможно! Наша печать очень распустилась за эти годы. Ей была дана полная свобода высмеивать «Неистового корсиканца», и у нее создалась соответствующая привычка. И, хотя Бонапарт уже умер в прошлом 1821 году, — сатирические листики от этой привычки не отстают. Но пусть говорит сам мистер Рэнсом. Итак, молодой человек?
Рэнсом вздрогнул, чуть покраснел и заговорил:
— Я сразу начну с самой сути. В заготовленной мною записке я, понятно, излагаю и предшествующие происшествию обстоятельства. Но этим вы, как юрист, сейчас едва ли заинтересуетесь. Суть же вот в чем: возвращаясь три месяца назад из Италии, я остановился в горном местечке Айроло и проделал несколько экскурсий для исследования тамошнего ледника. Во время одной из этих экскурсий сопровождавший меня вместе с другими проводниками мальчуган уронил мою зрительную трубу, которая свалилась в расселину во льду. Проводники побоялись спуститься в расселину, я же не хотел потерять отличный инструмент, которым дорожил и рискнул лично спуститься на дно расселины. Там, в подобии ледяного грота, я нашел и мой инструмент, и… и тело какого-то человека. Оно было холодно, как лед, и твердо, как камень, но у меня явилась мысль, что, как врач, я обязан по крайней мере попытаться оживить замерзшего путника. Проводники помогли мне, и мы на спущенных ими мне на дно веревках вытащили замерзшего на поверхность ледника. Вот тут-то в первый раз меня поразило, что замерзший был одет как-то странно. На нем были высокие сапоги с раструбами, короткая меховая шуба странного покроя и фетровая шляпа, каких я никогда не видел. Шляпа эта будила во мне какие-то смутные воспоминания. Но рассуждать долго по этому поводу нам было некогда. Из альпенштоков и веревок мы соорудили подобие носилок и потащили найденного нами несчастливца в Айроло. Что должно было делать с замерзшим? Итальянского врача в маленьком поселке не было. Единственным человеком, могшим оказать ему помощь, был я. За неимением больницы — я взял замерзшего в тот дом, где я жил. Разумеется, туда собралось почти все население Айроло. Невежественные обыватели настаивали на том, чтобы прибегнуть к растиранию тела замерзшего снегом на воздухе. Я этому воспротивился и, после долгих препирательств — заставил приготовить очень горячую ванну. Тело, помещенное в ванну, через некоторое время оттаяло, потом замерзший приоткрыл глаза и застонал. Мы перенесли его в постель, я проделал указываемые наукою манипуляции для искусственного возбуждения движения крови и достиг того, что мой пациент стал глубоко дышать. Но он находился в бессознательном состоянии. По некоторым симптомам я заподозрил, что у него — воспаление правого легкого, и поставил ему кровеносные банки. Это произвело благодетельный эффект: мой пациент пришел в сознание и заговорил со мною по-английски. Его состояние внушало мне серьезные опасения, хотя это и был человек крепкого сложения, англо-саксонского типа, лет около тридцати от роду. Я дал ему снотворного лекарства, и он заснул крепким, но несколько тревожным сном. До сих пор, как видите, в деле не было и намека на какую-нибудь странность, если не считать необычайного костюма найденного нами во льду субъекта. Я продежурил около него всю ночь. Утром он проснулся, чувствовал себя удовлетворительно, хотя и испытывал боль в боку и жаловался на слабость. В моем подробном отчете о происшествии я отмечаю все, что я принимал для оказания медицинской помощи этому человеку. В рассказе, думаю, останавливаться на этих подробностях не стоит.
— Не стоит! — согласился юрист. — Излагайте события!
— Когда он проснулся, я стал осторожно расспрашивать его о том, как он попал в расселину. Многого сказать он мне не мог. По его словам, он был сыном богатого лондонского торговца предметами искусства и старинными вещами, мистера Ральфа Уинтера. Звали его тоже Ральфом. Отец отправил его в Италию для закупки на месте произведений итальянских художников и скульпторов. Прожив больше года в Италии, молодой антикварий отправил морским путем приобретенные вещи на очень значительную сумму, а сам с одним приказчиком пустился в путь через Альпы, так как не переносил морского путешествия. При переходе через горы у Айроло путники были застигнуты снежною бурею. Потом, по-видимому, на них свалилась снеговая лавина. «Это было вчера после полудня», — сказал он. Но он грубо ошибался: уже больше двух недель в той местности снег не падал, а со времени падения последней лавины прошло несколько недель.
— Какого числа произошла катастрофа? — спросил я.
— Восьмого августа! Шестого августа я прибыл в Айроло, сутки мы отдыхали. Восьмого утром пустились в путь.
А я нашел его девятнадцатого июня!
Тут мне пришло в голову произвести маленькое испытание его памяти, и я спросил его, в каком году мы живем. Он спокойно и уверенно ответил:
— Разумеется, в 1656. Я отправился из Англии в Италию весной прошлого, то есть 1655 года. Пробыл здесь четырнадцать месяцев и десять дней.
— В котором году вы родились?
— Девятого марта 1627 года. Крещен в церкви св. Патрика в Лондоне одиннадцатого марта! — отвечал он.
Я смотрел на него, не веря своим ушам: ведь если его слова не были бредом, — то передо мною находился человек, проживший без малого двести лет, ибо нашел я его в июне 1822 года. И если он только не бредил, то он пролежал во льдах Айроло почти сто семьдесят лет.
