Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
А эта крошка-циркачка, думал я, ведь на ней, по сути, все держится. Если она погибнет…
– Та-та! – подал голос оркестр, прервав мои размышления о прахе и о солнце.
Из-под купола опустилась на рыболовной леске серебряная пряжка. И эта удочка была заброшена… на нее!
Малышка прикрепила пряжку к своей улыбке.
– С ума сойти! Ты только посмотри! – ахнул мой приятель. – Она… она собирается летать!
Дюймовочка с шоферскими бицепсами (и ногами велосипедиста после шестидневной гонки) подпрыгнула.
Господь Бог подсек длинную леску и стал подтягивать кружащийся улов к бурому небу купола.
Музыка набирала силу.
Воздух содрогнулся от рукоплесканий.
– Как ты думаешь, на какой высоте она сейчас работает? – шепотом спросил приятель.
Я затруднился с ответом. Футов двадцать – двадцать пять.
Но почему-то в этот вечер, под этим куполом, в присутствии этой публики мне показалось: на самом деле – сто.
И тут шатер начал слабеть. Или, скорее, Улыбка начала ослаблять шатер.
Иначе говоря, зубы маленькой циркачки, закусившие серебряную пряжку, тянули в одну сторону, к центру Земли, исторгая стоны у шестов, которые подпирали шатер. Тросы гудели. Брезентовые полотнища трепыхались с почти барабанным грохотом.
Зрители, ахнув, вытаращили глаза. В ярком неразвернутом коконе кружилась нарядная Бабочка.
А древний шатер сдался. Как шерстистый мамонт, лишенный станового хребта, он сгибался, уступая желанию лечь на бок и уснуть.
На манеже униформисты придерживали канат, который рывками поднял Улыбку, и Зубы, и Голову, и Тело отважной крепышки на пятнадцать, а затем и на двадцать футов вверх; ассистенты теперь в ужасе следили за ней взглядами. Шесты готовы были подломиться, а брезентовые полотнища грозили в любую минуту рухнуть и отнять у людей их убогую жизнь. Взгляды униформистов то и дело обращались к распорядителю, который щелкал хлыстом и выкрикивал: "Выше!", как будто путь был открыт до небес. Теперь гимнастка находилась почти под самым куполом, а шесты дрожали, гнулись, перекашивались. Оркестр тянул одну ноту, словно призывая злой ветер. И ветер подул. Ближе к ночи действительно налетел суховей с гор Санта-Ана, взметнул полог шатра, чтобы позволить ночи заглянуть внутрь, и дохнул на нас мощным дыханием топки, с пылью и кузнечиками, а потом скрылся бегством.
Брезент загудел. По толпе пробежал озноб.
– Выше! – командовал доблестный распорядитель. – Финал! Великая Лукреция! – Потом торопливо прошипел: – Люси, vamanos – что следовало понимать так: Господь тебе не поможет, Люси. Вниз!
Но она лишь нетерпеливо отмахнулась, извернулась, и по ее низкорослому и мускулистому, как у Микки Руни 24 , телу пробежала дрожь. Она распахнула крылья, превратившись в настырную осу, разрывающую путы, и закружилась еще быстрее, сбрасывая шелковые одеяния. Оркестр заиграл "танец семи покрывал", а она срывала покров за покровом – красный, синий, белый, зеленый! Чередой поразительных метаморфоз она заворожила наши глаза, устремленные вверх.
– Madre de Dios 25 , Лукреция! – кричал распорядитель.
Ибо брезент вздымался и опускался. Каркас шатра стонал. Рабочие манежа, стиснув зубы, зажмурились, чтобы не видеть этого воздушного безумия.
Люси-Лукреция хлопнула в ладони. Раз! – и, откуда ни возьмись, у нее в руках оказались мексиканский и американский флаги. Взмах!
По этому знаку оркестр заиграл мексиканский национальный гимн (четыре такта) и закончил двумя тактами Фрэнсиса Скотта Кея 26 .
Публика била в ладоши и вопила! Если повезет, эта миниатюрная динамо-машина сорвется на землю, вместо того чтобы обрушить шатер на наши головы! Ole!
Униформисты – все трое – выпустили канат из рук.
Падая, гимнастка пролетела верных десять футов, прежде чем они сообразили: она работает без сетки. Рабочие манежа снова ухватились за дымящийся канат. По цирку поплыл запах обожженной кожи. От их ладоней разгорался дьявольский огонь. А они смеялись от боли.
Когда игрушечная гимнастка ударилась о мягкую пыльную арену, ее улыбка была еще прикреплена к пряжке. Малышка потянулась, отстегнула пряжку и поднялась на ноги, размахивая двумя яркими флагами перед обезумевшей толпой.
Освободившись от ста десяти фунтов крепких мускулов, шатер как будто вздохнул. Через многочисленные прорехи в серовато-коричневой парусине шатра я видел тысячи звезд, мерцающих в честь праздника. Цирк выгадал для себя еще один день жизни.
Преследуемая волной рукоплесканий, Улыбка помчалась вдоль отмели из опилок впереди своей маленькой хозяйки и скрылась за кулисами.
А теперь – заключительный номер.
Теперь – тот номер, который преобразит вашу жизнь, перевернет души, лишит рассудка – своей красотой, ужасом, силой, мощью и фантазией!
Так объявил публике один из униформистов!
Он помахал тромбоном. Музыканты с бьющим через край энтузиазмом заиграли триумфальный марш.
Стреляя из пугача, на арену вышел укротитель львов.
Он был одет в белый охотничий шлем для сафари, а также блузу и краги в стиле Клайда Битти 27 и ботинки, как у Фрэнка Бака 28 .
Щелчки его черного хлыста и пистолетные выстрелы разбудили публику. В воздухе висело облако густого дыма.
Однако ни тень от белого шлема, ни прикрытие грозных приклеенных усов не помешали мне узнать лицо продавца билетов, которое час назад маячило у входа, и глаза распорядителя арены.
Прогремел еще один выстрел. Бах!
И глазам зрителей открылась прятавшаяся до поры до времени в дальней части шатра круглая клетка для аттракциона со львом – с нее сдернули яркий брезентовый чехол.
Униформисты вытянули из-за кулис деревянный ящик, внутри которого, как мы определили по запаху, томился бедняга-лев. Ящик придвинули вплотную к задней стене клетки. Открылась какая-то дверца, и в клетку впрыгнул укротитель, который тут же захлопнул за собой дверцу и выстрелил из пугача в сторону открывшейся заслонки ящика со львом.
– Лео! Andale! – приказал укротитель.
Публика подалась вперед.
А лев… не шевельнулся.
Он спал в своем тесном переносном ящике.
– Лео! Vamanos! Andale! Presto! 29 – Укротитель ткнул кнутом в дверцу ящика и покрутил, будто переворачивал мясо на вертеле.
