— И сказал мастер: «Макбенак!» и легко поднял тело Хирама.
Великий князь поднялся. В ту же минуту его окружили люди.
Шастунов не мог разглядеть, что делали эти люди. Внезапно полусвет сменился ярким светом.
Это был чудный, странный свет, белый и резкий. Шастунов никогда в жизни не видел ничего подобного. Над троном, где сидел председатель, засияли звезды. Прямо над его головой загорелся мистический треугольник с какими-то таинственными письменами внутри его. Налево загорелось солнце, направо — месяц. И надо всем, в самом потолке, необычайным блеском засияла звезда.
Увлеченный этим необычайным видом Шастунов едва пришел в себя, когда увидел великого князя, облаченного в просторный голубой плащ, усеянный серебряными звездами.
Председатель сошел со своего места, подошел к Павлу и, низко склонясь, произнес:
— Верховный князь, займи свое место, — он рукой указал на трон, — и выслушай великую тайну.
Павел стремительно направился к трону. В эту минуту в коридоре послышались шаги.
Шастунов поспешно соскочил с карниза, на котором стоял, и бросился в ту комнату, где был первоначально. Прошло несколько минут, и показался князь Бахтеев. Шастунов сделал вид, что дремал.
— Скучно, князь, а? — спросил Бахтеев. — Вы, кажется, вздремнули?
— Нет, — с улыбкой ответил Шастунов, — я не скучал.
— Ну, тем лучше.
Бахтеев сел рядом с Шастуновым.
— Недолго уже вам томиться, — начал он, — сейчас все кончится.
— Что кончится? — спросил Шастунов.
— Ах, — прервал его Бахтеев, — не будьте очень любопытны, дорогой князь…
— Князь Александр Юрьич, — с достоинством произнес Шастунов, — уже в продолжение трех часов я являюсь игралищем каких-то непонятных тайн. Сперва письмо, потом случайно подслушанный разговор и, наконец, я здесь, в неведомом загадочном доме. Никогда в жизни я не был в положении куклы. Я обещал вам свое содействие, я верю вам, но все же я хочу знать, какую роль играю я во всей этой истории. Мне кажется, я имею право быть любопытным.
Бахтеев серьезно выслушал Шастунова.
— Вы правы, — начал он, — вы должны звать, что вы делаете и чему помогаете. Я верю вашей чести и сейчас посвящу вас в то, что мы предпринимаем, хотя мне кажется, что после того, что вы слышали, вопрос для вас ясен.
Шастунов молчал.
— Дело заключается в том, что великий князь Павел Петрович на днях будет императором.
Шастунов вскочил с места.
— А почем вы это знаете?
— Вы слышали, — спокойно ответил Бахтеев.
— И вы верите этому? — воскликнул Шастунов.
— Я знаю это, — спокойно ответил Бахтеев.
— Если все, что я слышал, если все это… и смерть… и завещание… и манифест — правда, то… то… — растерянно начал Шастунов.
Протяжный звук гонга прервал его слова.
— Тсс!.. Мы еще увидимся, пора, — поспешно произнес Бахтеев, торопливо поднимаясь с места. — Теперь идите в эту дверь, все прямо… ждите на крыльце.
И с этими словами Бахтеев отпер ему одну из дверей, а сам скрылся в другую.
При слабом свете одинокой лампы Шастунов шел все прямо.
Коридор имел несколько поворотов. Князь вошел в просторную комнату. Перед ним были двери. Он толкнул их и очутился на крыльце. Весь двор перед крыльцом был покрыт снегом. У крыльца стояли парные сани.
Шастунов с недоумением глядел вокруг. Он был как во сне. Офицер Кавалергардского полка, почему-то нелюбимого цесаревичем, проникнутый благоговением к императрице, он очутился вдруг в положении заговорщика. Вокруг него что-то происходило, чего он не мог понять.
Но у него не было много времени раздумывать. На крыльце появились две фигуры, закутанные в плащи.
— Ваш проводник здесь, монсеньор, — произнес по-французски знакомый князю голос Бахтеева.
В ту же минуту князь сделал шаг вперед к закутанной фигуре. Бахтеев скрылся.
Узенькие санки были на одного.
— Стань на запятки! — услышал Шастунов резкий, высокий, повелительный голос.
Ворота широко раскрылись, лошади рванулись и понесли.
Шастунов заметил, что впереди несся верховой.
Ветер со снегом залеплял глаза князю. Ему было неудобно и трудно держаться на запятках.
— Кто ты такой? — послышался голос из-под широкой шинели.
— Кавалергардского ее величества полка поручик Шастунов, — ответил князь, склоняясь вперед.
— Ты оказал мне сегодня услугу, ротмистр, — послышался ответ.
— Поручик, — возразил Шастунов, напрягая голос.
— Очень хорошо, ротмистр, — раздался ответ.
Лошади неслись.
Руки Шастунова окоченели. На полпути стояла подстава. Лошадей перепрягли в одну минуту. Сани понеслись дальше.
Но вот караульные посты Гатчины.
Полосатые будки, масляные фонари. Сани остановились у ворот дворца. Закутанная фигура сбросила свой плащ на сиденье.
Павел вышел из саней.
— Спасибо, полковник, — отрывисто проговорил он, входя в подъезд.
Князь Шастунов остался один.
«Полковник, — тревожно думал он. — Что же это такое? Полковник!»
И долго стоял он в раздумье перед дворцом, пока не вспомнил, что надо подумать о том, как добраться назад, или где заночевать.
X
— Нет, граф, что бы вы ни говорили, это надо кончить, — решительно произнесла императрица, ходя взад и вперед по кабинету, нервно засучивая рукава своей кофточки, что служило у нее всегда признаком гневного волнения. — Я не могу, понимаете вы, не могу, не смею рисковать так наследием великого Петра, славой, стоившей неисчислимых жертв, делом долгого моего тридцатипятилетнего царствования; нет, нет, не возражайте мне, сердце матери иногда должно заставить себя замолчать!
Человек, которого она называла графом, и не думал пока возражать. Это был вице-канцлер граф Александр Андреевич Безбородко. Его грузное тело с трудом умещалось на маленькой табуретке, стоявшей у письменного стола императрицы. Сложив на большом животе короткие руки, полузакрыв свои и без того маленькие глазки, он, казалось, дремал.
Императрица продолжала:
— Вся Европа потрясена, колеблются тропы, в опасности алтари. Франция стала врагом королей и Бога. Наш долг раздавить ее… Англия и Вена согласны со мной… А мой сын!.. — воскликнула она. — Но нет, вы сами хорошо знаете его взгляды… А между тем, — понизив голос, продолжала императрица, — ведь не два века мне жить… я уже стара.
Тут впервые Безбородко открыл глаза, лицо его оживилось, и он сделал протестующее движение.
— Ну, ну, — с легкой улыбкой произнесла императрица, — я знаю, что говорю. А затем, — снова нахмурив брови, начала она, — что это за сношения с мальтийским орденом, с масонами! Нет, он безумец. Воля моя непреклонна. Александру уже девятнадцать лет, он не мальчик… Я решила. Теперь я не мать, я — императрица… И я исполню свой долг, хота бы от этого разорвалось мое сердце… И потом, — с живостью перебила она Безбородко, что-то хотевшего сказать, — разве не видите вы его постоянного тайного раздражения против меня? Разве не видите вы, что его Гатчина в карикатурном виде представляет антитезу моего двора, моих порядков? Нет, я не могу больше терпеть этого. Я решила.
Утомленная императрица опустилась на маленькое кресло за столом, против графа. Несколько мгновений длилось молчание.
— Что же вы молчите, граф? — нетерпеливо сказала она наконец.
— Вы запретили возражать, ваше величество, — лениво отозвался Безбородко.
Императрица улыбнулась.
— Я вам разрешаю говорить, мой упрямый хохол.
И лень и апатия исчезли с лица Безбородко. Глаза его засветились мыслью, лицо оживилось.
— В таком случае я должен доложить вам, что, во-первых, великий князь Александр не согласится на это…
По губам императрицы скользнула улыбка. Она насмешливо взглянула из-под очков на графа и произнесла:
— Я вас считала проницательнее, господин дипломат. У этого златокудрого юноши не столь чувствительная душа, как думаете вы и другие… Ну, а во-вторых?
— Во-вторых, — продолжал Безбородко, — на это не согласится цесаревич. Он не уступит своих прав.
