Календарь Морзе (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

— Оставьте все это, — сказал я плотникам. — Ничего не трогайте вообще. Идите, вон, сцену сколачивайте, там уже хватит досок.

— Чего это ты распоряжаешься? — задиристо сказал тот, что помоложе, но второй дернул его за рукав, и они пошли в лагерь.

А я достал телефон, выудил из кармана визитку и набрал номер.

— Александр Анатольевич? Вы просили звонить, если…

— Вы где? — перебил меня Вассагов.

— На поляне, где праздник был…

— Сейчас подойду.

Надо же, и он тут. Впрочем, почему бы и нет?

Подошел Александр Анатольевич буквально через пять минут. Он был все в том же костюме без галстука и казался немного уставшим.

— Добрый день, Антон.

— Спорное утверждение, — не согласился я. — Посмотрите на это бревно.

— Оно сломано, — сыграл он в Капитана Очевидность.

— Оно не просто сломано. Оно надпилено и — вот, видите? — пропил был замазан смолой и пылью. Очень похоже, что это опорное бревно, на котором стояла площадка. Я не эксперт, но мне кажется, что кто-то хотел устроить всем сюрприз.

— Спасибо, — сказал Александр Анатольевич серьезно. — Я вызову экспертов, мы проверим. Но это ведь не всё? Вы же не просто так заинтересовались бревном?

— Вроде бы еще с пушкой что-то было не так… Заряд оказался больше, чем планировалось…

— И это проверим, но все же? Я вам несимпатичен, и вы бы не вызвали меня из-за одних подозрений.

— Ничего личного, — пробормотал я смущенно.

— Я знаю. Так что же случилось?

— Ну, мне кое-что показалось… — я замолк, не зная, как сформулировать.

— Не смущайтесь, Антон, — вздохнул Вассагов. — К сожалению, мы теперь часто вынуждены иметь дело со… скажем так, субъективными факторами. То, что мы привыкли называть «реальностью», несколько утратило свою определённость.

Я сел на бревно, закурил и, направляемый наводящими вопросами, постепенно рассказал Александру Анатольевичу все. Только про то, как летела белой птицей на острые колья Анюта, говорить не стал — как будто боялся, что мои слова добавят неслучившемуся реальности. И вообще — личное это.

— Ну, что вам сказать, Антон… — протянул безопасник, когда я закончил. — Мне бы очень хотелось сказать, что вам просто напекло голову, но нет. И мне бы хотелось сказать, что я знаю, что с вами случилось — но и это не так.

— Очень помог, блин, — проворчал я тихо, но он услышал.

— Чем могу. Знаете, Антон… — Вассагов, поддёрнув штанины костюма, осторожно присел на бревно рядом.

Он помолчал, как будто собираясь с мыслями, и сказал тихо:

— Иногда мне кажется, что, крутясь на одном месте, наш вечный день как бы… истирается, что ли. Ткань бытия местами становится полупрозрачной, и через нее видно… что-то видно. Возможно, вскоре на этих местах появятся дыры, и мы туда упадем.

— Или оттуда что-то вылезет… — задумчиво сказал я.

— Или так, — согласился безопасник. — Идите, Антон, к столу — пейте, ешьте, веселитесь. Спасибо, что позвонили, дальше мы разберемся.

По полю к нам неторопливо ехал черный микроавтобус с тонированными стеклами. Видимо, это и были обещанные эксперты.

В лагере набирал обороты праздник — разгорался большой костер, дымились и вкусно пахли мангалы, девушки, звякая посудой, накрывали на стол. Я выдал в общий котел закупленное на рынке продовольствие и пошел на дальний угол, где, предусмотрительно расположившись подальше от сцены, уже сидели Анюта, Павлик и его девушка.

— Ой, мы так и не познакомились, я — Оленька! — она так и сказала: «Оленька». Оленька и Павлик, омайгот. Из какого шоколадного яйца она вылупилась?

Оленька оказалась пухлой ненатуральной блондой, ростом метр-с-кепкой, восторженной, болтливой и деятельной, как енот-полоскун. Она представилась психологом и сходу предложила нам с Анютой семейную терапию со скидкой, начисто игнорируя наше синхронное заявление, что мы не семья. Она явно из людей, умеющих непринужденно игнорировать информацию, которая не ложится в их картину мира. Я поинтересовался, где сейчас учат на психологов.

— О, тут главное — призвание, — загадочно ответила Оленька, и я догадался, что в психологи она себя произвела honoris causa 18, единогласным консенсусом церебральных тараканов.

— Я просто вижу, понимаете? Вижу людей, понимаю их. Я обязана им помогать, это мой долг! — щебетала девица. — Вот Павлик, — она наклонилась к нам с Анютой, понизив голос, — он весь такой брутальный, вау, настоящий мачо, но при этом удивительно стеснительный, вы не поверите! Это такая прелесть!

Мы с Аней переглянулись.

— Вот вы, Антон, — беспечно продолжала Оленька. — Вы тоже брутальный, почти как Павлик…

С Анютой внезапно случились судороги лица, она закрыла его ладонями и, отвернувшись, вздрагивала плечами.

— Вы так похожи, вы не родственники? Я бы предположила какую-нибудь романтическую историю о потерянных братьях, но, на самом деле, я знаю — звезды непременно сводят вместе духовно близких людей. Я уверена, в глубине души вы такой же тонкий романтик, как мой Павлик… Вы кто по гороскопу? Знаете, я еще и неплохой астролог…

Анюта, сдавленно извинившись, покинула нас. Из кустов, в которые она удалилась, донеслись странные звуки — то ли кого-то душили, то ли кого-то тошнило, то ли кто-то безуспешно пытался не ржать в голос. Павлик завороженно смотрел Оленьке в обильное декольте и периодически клал ей руку то на плечо, то на колено, чтобы фиксировать факт обладания. Весь его вид просто кричал: «У меня есть девушка! Я ее трахаю!» Что она там при этом говорит, его ни в малейшей степени не волновало. Идеальная пара.

Я мрачно слушал этот бред, кивая невпопад, и думал, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Надо было Павлику еще тогда вломить, и тем закрыть, как говорят эти психологи, гештальт. А теперь я обречен смотреть, как его распирает от самодовольства, и слушать щебетание незатыкающейся Оленьки. Обнаружив в пределах досягаемости бутылку водки, я подтянул ее к себе, набулькал полстакана и, никому больше не предлагая, молча засадил без закуски. Стало немного легче, тарахтение девицы как-то отдалилось, сливаясь с шумовым фоном застолья. Там кто-то уже произносил бодрые тосты, звенели стаканы, и разносили первые порции шашлыка. На сцене худой очкастый бард запевал унылым козлетоном в ля-миноре что-то про звон мечей и вороний грай, но, к счастью, на нашем краю стола его почти не было слышно.

Анюта вернулась красная и с потекшей тушью, пришлось идти к реке умываться. Оленька решила, что у нас проблемы в отношениях и начала настойчиво предлагать индивидуальную психотерапию, причем почему-то конкретно мне, недвусмысленно помавая обширным бюстом. Павлик инстинктивно забеспокоился и заерзал. Меня начало реально тошнить — то ли от не очень хорошей водки на голодный желудок, то ли от этого блядского цирка, — и я пошел за Анютой. Она сидела в темноте на мостках над рекой и отмахивалась от настырных комаров, я принес из палатки куртку, накинул ей на плечи и присел рядом. Мы сидели и молчали. Над рекой догорал последним красным краешком темного неба закат, от лагеря доносились отголоски пения, хохота и залихватских тостов. Слов издалека было не разобрать, но интонации брызгали почти истерическим позитивом — люди давно хотели праздника и, наконец, дорвались.

— Ань, я помнишь тот последний нормальный день? — спросил я ее.

— Ну… так, — ответила она неопределенно. — Знаешь, в последнее время все как-то смешивается, что ли…

— Ты тогда позвонила мне ночью и попросила срочно приехать. Я никогда не спрашивал, но…

— Антон! — резко оборвала меня Анюта. — Если ты хоть чуть-чуть дорожишь нашими отношениями… Если ты хочешь оставаться моим другом… Никогда! Слышишь? Никогда не спрашивай меня об этом!

Аня неожиданно вскочила, чуть не упав в реку — я придержал ее за локоть, но она вырвалась и, не оглядываясь, ушла в сторону лагеря. Что там просил Александр Анатольевич? Не настаивать на ответе? Ну ок, не буду.