Коралловые четки - Вильм Антуан

Я явился. Силы возвращались к моему юному другу медленно; в нем уже не замечалось той нравственной энергии и желания жить, которые являются надежными помощниками врача. Он был слаб и лишен аппетита; к счастью, раны рубцевались как следует. Войдя к нему, я был поражен его волнением. Он попросил мать оставить нас вдвоем и сказал:

— Господин Эрто, я видел Люси нынче ночью.

— Вы были в Бализаке?

— Нет; с тех пор, как ранен, я уже не вижу снов: может быть, слишком чутко сплю.

— Она приходила сюда?

— Да. Была половина двенадцатого, мать улеглась и спала. Я уверен в том, что еще не спал. Призрак Люси появился около моей кровати; очертания его были смутны; он шевелил губами, но я не слышал ни звука. Я вспомнил о средстве, к которому прибегал сам, чтобы вызывать наружу ее Тень, и попросил Люси положить руку мне на лоб. От этого я уснул, а когда пришел в сознание, то увидел Люси, стоящую около меня, положив руку на мою голову. Увидав меня, она сказала:

— Что это с тобой, Антон? Я так беспокоюсь. Ты не приходил так долго. Ты болен?

— Я был ранен, Люси, — и все еще очень слаб; но опасного ничего нет.

— Кто тебя ранил?

— Я не знаю.

— Где твоя рана?

Я показал ей то место, где была рана.

— Мой бедный дорогой друг, — сказала она, — нас преследует злая судьба. Я опять нахожу тебя больным и слабым. Твое отсутствие продлилось так долго, что я пришла в отчаяние! Пусть Бог простит мне: я предпочитаю, чтоб ты был со мной, хотя это преступно.

— Успокойся, моя любимая: я больше страдал от того, что не видел тебя, чем от своей раны, и твое посещение вернет мне прежнюю силу. Но ты-то сама, что теперь с тобой?

— Я также очень больна телом. По приезде я слегла, и с тех пор слабость так велика, что я все еще не могу подняться. С каждым днем чувствую себя все слабее и все больше прихожу в отчаяние. И потом, я не видала тебя так долго! Я была в смертельном ужасе. Сегодня я долго умоляла Пресвятую Деву прийти ко мне на помощь. Едва только я кончила молиться, как мне пришло в голову достать твое письмо: я сохраняла его на дне ящика, где сложены самые драгоценные сувениры моего детства и юности. Я велела принести мне этот ящик и вынула твое письмо. Признаюсь, я взяла его потихоньку и спрятала на своем сердце. Я почувствовала твое мягкое влияние, проникавшее в меня, как тонкое, нежное пламя; я заснула и пробудилась возле тебя. Прости, что я тебе это говорю, Антон, но я почти счастлива, что вижу тебя больным и раненым, так как теперь я знаю, что это было не добровольное отсутствие.

— Если бы моя воля не была в оковах, она не позволила бы моей душе покинуть твою ни на одно мгновение. Не думай никогда, что я забываю о тебе; ты меня понимаешь, правда?

Я взял ее в свои объятия и сидел, держа ее на коленях, укачивая ее, как ребенка. Мы долго нежно разговаривали, и она передала мне такие вещи, которые сейчас надо сказать вам.

Вы навещали ее два раза, второй раз — вместе с доктором Кенсаком. После ваших посещений она на минуту успокоилась, и надежда снова вернулась к ней; а то ведь она хотела умереть; но скоро ее тревоги возобновились: вы больше не вернулись, и к ней явился новый доктор. Это — некий доктор Понтарлье. Он сказал ей, что она скоро выздоровеет, что он предпишет ей энергическое лечение, что через неделю она сможет отправиться с мужем в какую-нибудь прекрасную страну, где восстановятся ее силы. Люси кажется, что злосчастное влияние, на мгновение удаленное, снова скопляется вокруг нее. Придите к нам на помощь, господин Эрто, мы надеемся только на вас.

— Вы хорошо сделали, немедленно предупредив меня; вы хорошо знаете, что я сделаю для вас даже и невозможное. Теперь я покину вас, чтобы быстро перейти к действию.

Я побежал на телеграф и назначил Кенсаку свидание по телефону на 10 часов вечера, причем сообщил ему, что нуждаюсь в сведениях относительно доктора Понтарлье. Потом я написал аббату Жога, прося его спешно навести справки и придти ко мне на следующее утро.

Телефонное сообщение с Кенсаком мне дали, вместо просимых 10 часов, только в сорок минут одиннадцатого. Мой старый друг имел терпение дожидаться меня.

— Это вы, Кенсак? Я — Эрто.

— Это я, мой друг. Как поживает барон?

— Ничего об этом не знаю, меня больше не звали.

— Не может быть!

— Пригласили доктора Понтарлье. Кто это такой?

— Много духовной силы, много знания, но весь в руках непримиримой католической партии. Человек честный, однако доступен политическим влияниям. Охотно согласился бы стать президентом какой-нибудь светской ассоциации, возникшей из упраздненной конгрегации.

— Теперь все ясно. Я ухожу.

— Сообщайте мне, как пойдет дело. Желаю вам полного успеха. Могу я вам быть полезен?

— У вас есть связи с начальством отца Фюрстера?

— Да, как я вам уже сказал.

— Скажите им, что интриги их агента открыты; если они не откажутся совершенно от своих замыслов в Базасе, я принужден буду сорвать маску с отца Фюрстера. Попросите их телеграфировать ему, чтобы он немедленно пришел ко мне.

— Я исполню ваше поручение завтра же утром.

— Спасибо, Кенсак, до свидания.

— До свидания, Эрто.

На следующее утро меня посетил аббат Жога. Бедняк был в большом смущенье. Ему удалось поговорить с госпожой Франшар, но она была очень сдержана и как будто встревожена чем-то. Барон же принял его с ледяной холодностью.

Узнал он мало. После визита Кенсака, господин Делиль уезжал на двое суток и вернулся вместе с отцом Фюрстером; они долго совещались с бароном, запершись от других, а вечером послали на вокзал за доктором, приехавшим из Парижа. Доктор этот сказал супругам Франшар и их зятю, что госпожа Делиль страдает нервной прострацией, но похвалился, что скоро поставит ее на ноги. Он выслушал историю о четках и посоветовал убрать их подальше. Их уже искали в комнате Люси, но не нашли и не решаются спросить у молодой женщины, куда она их положила.

— Господин Понтарлье рассыпался в похвалах вам и доктору Кенсаку, заявив, однако, что считает ваше мнение слишком пессимистичным; впрочем, он сделал одно замечание совершенно верное; а именно: что оба вы — неверующие и потому не знаете, какую поддержку врач может находить в вере своих больных и в их покорности воле Божией. Словом, все идет очень скверно для предначертаний Пресвятой Девы; но Ее воля все-таки восторжествует! — с убеждением прибавил аббат.

Я поблагодарил аббата Жога, затем попросил, чтобы он позволил мне съездить по делу, а потом позавтракал бы со мною; он отказался не без конфуза, говоря, что ему будет некогда. Я понял, что знакомство со мной его компрометирует, и мысленно поблагодарил его за то, что он, тем не менее, отважился зайти ко мне.

Затем я вынул из моего несгораемого шкафа спрятанную там папку, велел кликнуть карету и отправился к достопочтенному отцу Фюрстеру. Я шел войной на моего грозного противника.

Часть четвертая

Отец Фюрстер жил в старом доме на одной из узких улиц центра. Швейцар, походивший на послушника, с подозрительным взглядом открыл мне дверь, за которой виднелась решетка, закрывавшая коридор. Мне показалось, что я в крепости или в тюрьме. Я спросил отца Фюрстера, и мне ответили, что такого в доме нет. Не теряя храбрости, я заявил швейцару, что уверен в противном, и попросил его пойти узнать и передать мою карточку, причем приписал к своей фамилии следующие кабалистические слова:

«Leipziger Bank — 12,000 марок, Harrisson and Smith — 800 фунтов стерлингов, Felipe Lopez y C-ia — 40,000 песет и т. д., и т. д.».

Швейцар взял карточку с недовольным видом, с возрастающим недоверием прочитал написанное мною, открыл мне решетку, молча закрыл ее за мной и ушел. Скоро он вернулся более быстрым шагом и попросил меня следовать за ним. Я вошел в длинный, сырой коридор, поднялся на третий этаж и вошел в комнату, скромно меблированную маленькой железной кроватью, умывальником из белого дерева и двумя стульями. Два высоких шкафа из белого дерева и хранилище для бумаг украшали комнату. В глубине ее, между двумя окнами, стоял деревянный аналой, над которым возвышалось небольшое медное распятие.