Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Само здание вроде не пострадало. По крайней мере ничего такого Дэн не заметил.
«И чем они там занимаются?»
Официально — физикой. И космологией. Разными вопросами высокой энергии. Но все должно ограничиваться теорией. Насколько знал Брюкс, Двухпалатники не проводили настоящие эксперименты. Впрочем, сейчас их почти никто не проводил: машины сканировали небеса, машины исследовали пространство между атомами, машины задавали вопросы и планировали опыты, чтобы получить ответы. Мясу, похоже, осталось лишь созерцать собственный пупок: сидеть в пустыне и размышлять о том, какие ответы автоматы предоставят человечеству в этот раз. Хотя большинство по-прежнему предпочитало называть сей процесс анализом.
Роевой разум, одержимый глоссолалией: вроде Двухпалатники делали это так. Похоже на биорадио в головах, общинный corpus callosum: электроны колеблются в микротрубочках наподобие квантовой запутанности. Штука полностью органическая, чтобы обойти запрет на межмозговые интерфейсы. Труба, которая по команде сливает множество разумов в один. Они плыли вместе и призывали Вознесение, приобщение к таинствам; катались по полу, пускали слюни и улюлюкали, а прислужники все записывали, и в результате монахи каким-то образом полностью переписали теорию амплитуэдра [5].
Предполагалось, что для этого мумбо-юмбо существует рациональное объяснение: левополушарные процессы распознавания образов разогнали до неузнаваемости; глючную органику, которая заставляет человека видеть лица в облаках или гнев Господень в грозе, подрихтовали, желая пройти по тонкой грани между озарением и парейдолией. Видимо, во время прогулок по лезвию бритвы случались фундаментальные приходы, и только Двухпалатники могли отличить реальные образы от галлюцинаций. По крайней мере такова была официальная версия. Брюксу она казалась полной ерундой.
Правда, с Нобелями не поспоришь.
Может, они там разжились каким-нибудь ускорителем частиц. Монахи должны были заниматься чем-то действительно мощным и потреблявшим уйму энергии: никто не гонял индустриальный смерчевой двигатель ради кухонного комбайна.
Сзади послышался металлический звон потревоженных инструментов. Брюкс повернулся.
Сказеры валились в грязи. Лежа кверху брюхом и мелькая раздвоенным языком, за ним следила выпотрошенная змея.
«Нервы», — сказал себе Брюкс.
Препарированный труп дрожал, будто в разрез на животе проник холод. Складки ткани колыхались по обе стороны от раны, медленная волна перистальтики шла по всему телу.
Гальваническая реакция. И ничего больше.
Голова змеи приподнялась над краем кюветы. Стеклянные, немигающие глаза посмотрели туда-сюда. Красно-черный или черно-красный язык попробовал воздух на вкус.
Животное выползло наружу. Далось ему это нелегко: оно пыталось перекатиться на живот и ползти как обычно, только брюха уже не было. Чешую, которая толкала бы змею вперед, и мускулы полностью разрезали. Поэтому тварь лишь время от времени выворачивалась, терпела неудачу и снова ползла на спине: глаза навыкате, язык мелькает, а внутренностей нет.
Рептилия достигла края скамьи, секунду слабо покачалась на краю, упала в пыль. Ботинок Брюкса обрушился ей на голову. Он вминал ее в каменистую почву, пока не осталось ничего, кроме влажного липкого комка грязи. Тело твари корчилось, мускулы прыгали в такт нервам, забитым шумом без признаков сигнала. По крайней мере не осталось ничего, что могло бы чувствовать.
Рептилии — не слишком хрупкие существа. Брюкс часто находил на дороге гремучих змей, по которым несколько часов назад проехала машина, но они — позвоночник сломан, зубы выбиты, вместо головы кровавая каша — по-прежнему двигались, ползли в сторону кювета. Сумка-нейтрализатор, по идее, должна была предотвращать длительную агонию: обращала метаболизм животного против него, через легкие и капилляры доносила яд до каждой клетки ткани, принося быструю, безболезненную, и главное — полную смерть, чтобы образец, черт его дери, не проснулся, не взглянул на вас и не попытался сбежать, после того как у него выскребли внутренности.
Конечно, теперь в мире появились зомби. И еще вампиры, если на то пошло. Правда, нежить XXI века имела строго человеческое происхождение. Причин для создания змеи-зомби не существовало. Скорее всего, вмешался инфекционный артефакт: случайный генетический взлом блокировал рецепторы скелетно-мышечной системы, а может, и запустил неконтролируемую группу двигательных команд. Так все и произошло.
И все же…
Брюкс так надеялся, что в пустыне с призраками будет попроще. Во-первых, здесь не так уж много призраков. Во-вторых, человеческие вовсе не попадались. Когда Дэн собирал образцы, он испытывал чувство вины. Иногда ему хотелось ощутить такие же угрызения совести или хотя бы вполсилы по отношению к тысячам убитых им людей.
Конечно, базовая биология легко объясняла двойные стандарты. Брюкс не видел своих человеческих жертв, не смотрел им в глаза и не был с ними, когда они умирали. Чувства и интуиция — инструменты ограниченного охвата. Осознание вины экспоненциально распадается с расстоянием. К тому же действия Дэна отделяло от последствий столько запутанных ступеней, что совесть отступала на территорию чистой теории. Да и работал он не один: ответственность лежала на всей команде, а ее намерения были безупречны.
Их никто не винил — не вслух и не по-настоящему. Не сразу. Никто не судит ничего не ведающий молоток, которым кому-то размозжили череп. Работу Брюкса извратили другие — любители пролить кровь: они виновны, а не он. Однако преступников не поймали и не наказали, хотя много людей нуждались в каком-то исходе. Брюкс и представить себе не мог, насколько мала будет разница между «Как они могли?» и «Как вы им позволили?»
Обвинений не выдвинули. Его даже не лишили профессорской должности, но в кампусе он превратился в крайне нежелательную персону.
Осталась природа. Она никогда никого не осуждала, ей было наплевать на хорошее и плохое, вину и невиновность. Природа заботилась лишь о том, что работало, а что нет, и привечала всех с одинаково эгалитарным равнодушием. Было достаточно играть по ее правилам и не ждать пощады, если что-то пойдет не по твоему.
Поэтому Дэн взял отпуск для научной работы, составил программу исследований и отправился в поля. Оставил дронов-сборщиков и искусственных насекомых, не взял с собой ничего из автономной техники, способной утереть ему нос, ткнув в ненужность человеческого труда. С ним попрощались немногие, пусть и с облегчением; остальные не сводили глаз с неба. Он тоже всех оставил. Коллеги могли его простить или нет, а природа никогда бы не отвернулась. Даже в мире, где малейший клочок естественной среды обитания мгновенно попадал в осаду, пустынь хватало: они росли больше ста лет, как медленная раковая опухоль.
Дэниэл Брюкс решил отправиться в гостеприимную пустыню и убить все, что там найдет.
* * *
Он открыл глаза и увидел мягкое багровое сияние паникующей техники — пока спал, сдохла треть сети. Еще пять ловушек вырубились прямо у него на глазах: насосная станция ушла в оффлайн, а двадцать вторая грустно пискнула — засекла приближающийся температурный след, большой, размером с человека, — и слетела с карты.
Мгновенно проснувшись, Брюкс проверил логи. Волна отключений шла с запада на восток; каждый мертвый узел был новым шагом в растущей цепочке рваных темных следов, топочущих по долине.
И направлялись они прямо к нему…
Дэн вывел на экран термальную картинку со спутников. Остатки шоссе 380 бежали тонкой веной вдоль северного периметра зоны; застывшее солнечное сияние со вчерашнего дня сочилось из растрескавшегося асфальта. Просвечивающие восходящие потоки воздуха и микроклиматические горячие зоны, помирающие с наступлением ночи, мерцали на границах видимости. Ничего, кроме желтого нимба его собственной палатки посредине.
Двадцать первая отрапортовала о неожиданном повышении температуры и исчезла.
