Не имей сто рублей... - Горбачевская Елена

Что за дела такие?

А у лейтенанта, изучившего наши паспорта, физиономия приобрела выражение максимальной растерянности. Но он быстро справился с собой и уже через минуту возвестил:

— Согласно законам военного времени вы все арестованы!

— За что? — возмутился Сережа, — И какое еще военное время?

Лейтенантик, похоже, был сильно напуган, а потому заорал не своим голосом:

— Молчать! Это вы командиру моему будете рассказывать! Петренко! Головой за них отвечаешь. Ишь, шпионы фашистские! Ничего, наш СМЕРШ с вами быстро разберется! Шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству, открывать огонь без предупреждения!

Бедненький, как разоряется! Аж губешки побелели!

Только, холера ясная, куда же это мы попали? Точнее, в когда?

38. Ни в борщ, ни в красную армию!

Суровый усатый Петренко в чине старшины не сводил с нас не только взгляда, но и ствола своего ППШ. А мы даже не могли обменяться мнениями. Поскольку нас окружили плотным кольцом и на малейшую попытку разговоров следовал тычок автоматом.

Вот так влипли! Из огня, да в полымя!

Что же теперь будет?

СМЕРШ! От одного только этого звука по коже мороз продирает!

«Кляк-кляк-кляк!» — стучали шестеренки велосипеда на холостом ходу.

«Кляк-кляк-кляк!» — вторили им аналогичные устройства в черепной коробке. Между прочим, тоже на холостом ходу. Как бы сами по себе. Потому что в голове было совершенно пусто. Не знаю, что там себе чувствовали мои мужчины, но я не ощущала практически ничего. Полнейшее отупение и апатия. Только послушно и уныло переставляла ноги под наставленным стволом «ППШ», да волокла за руль непослушный велосипед.

«Кляк-кляк-кляк!»

Что же все-таки произошло? То есть это-то как раз и понятно. Мы, вместо того, чтобы попасть домой, в 1997 год, провалились еще глубже. Во времена Великой Отечественной войны. И эти солдаты со своим сопливым лейтенантом — не фантом, не вымысел и не постановка фильма. Самые что ни на есть всамделишние. Вон как от них несет смесью пота, копоти и махорки.

Тогда же в чем наша ошибка? Я бы еще поняла, если бы мы ехали тем же маршрутом, что и в первый раз, то есть приближались к озеру с севера. Но такой путь мы, не сговариваясь, отвергли сразу же, поскольку были почти уверены в том, что эта «дырка» работает не симметрично. Но почему же мы все-таки провалились снова в прошлое? Неужели просто-напросто нет пути назад? А как же легенда? Андрею и Марии ведь удалось вернуться!

Что-то грохнуло совсем близко. Мама дорогая, это же снаряды рвутся! Оказывается, мы спокойненько чаек попивали под звуки канонады!

Между тем наша более чем странная процессия вышла с тропинки на проселок, и нам все чаще стали попадаться солдаты и офицеры. С закопченными лицами, в касках, с автоматами и «скатками», они с любопытством нас разглядывали. И не мудрено. Ибо среди них мы в своих шортах и маечках выглядели, словно клоуны на ученом совете.

Интересно, какой сейчас год? Место то же, идут военные действия. Следовательно, либо 41-й, что совсем плохо, либо 44-й. Так, на форме наших провожатых имеют место быть погоны, значит это все-таки 44-й. Как-то легче. Хотя кто его знает, чем это может обернуться для нас! Я только хотела спросить Сережу, что он думает по этому поводу, как чуть не получила прикладом по зубам: «Не разговаривать!» Петренко бдит.

Что же теперь с нами будет, холера ясная?

Кому и каким образом мы будем объяснять, что провалились сюда из 97-го года? Найдется ли среди них кто-то, кто сможет нас хотя бы выслушать, прежде чем расстрелять как фашистских шпионов? Ох, боюсь, что нет. Уж больно много всякого разного было написано в последние годы о тех, то есть об этих суровых временах. Чего тут разбираться? К стенке на всякий случай, и всего делов-то. А разобраться и потом можно, не горит. А ежели даже ошибочка вышла и не тех шлепнули, так это завсегда поправить можно: присвоить звание Героя Советского Союза или орден какой дать. Разумеется, посмертно. Ну, и навечно занести в списки части. Чтобы и на том свете покоя не было…

Кажется, мы пришли. На достаточно большой поляне было вырыто несколько капониров, рядом с которыми находились землянки, связанные между собой ходами сообщения. Везде сновали солдаты и офицеры, вдалеке вкусно дымилась походная кухня. Нам велели оставить велосипеды, обыскали, вытряхнув из карманов все до последней крошки, и провели в одну из землянок.

За дощатым столом сидел человек в форме майора. С петлицами малинового цвета. Особист. Вот теперь точно «приплыли».

— Ну, рассказывайте, — снисходительно начал он.

— Что Вас интересует? — спросил Сережа.

— А Вы неплохо говорите по-русски. Хотя небольшой акцент все-таки чувствуется! — непонятно, чего же добивается этот майор. Запугивает? Провоцирует? — Ладно, мы вас давно уже поджидаем. О выброске вашей группы нам все известно. Даже о ваших целях. Хотелось бы только уточнить кое-какие детали. Так что давайте, рассказывайте.

Теперь зато понятно. Банально берет «на пушку».

— Вы ошибаетесь, — мягко, но с достоинством возразил Сережа. — И акцента у меня нет никакого и не может быть, потому что я русский. Как, впрочем, мои жена и сын.

— Так, не хотите, значит, добровольно рассказывать? Запираетесь. Ладно. Начнем по порядку. Фамилия, имя отчество?

Мы назвали.

— Год рождения?

— 1963-й, — ответил Сережа.

— 1964-й, — добавила я. — А сын родился в 1985-м

Сказать, что майор рассердился, это значит вообще промолчать. Он взбесился, взбеленился и начал метать громы и молнии словесного характера, причем на 90 процентов нецензурные. В течение каких-то пяти минут мы узнали о себе столько нового и интересного! А сын, к сожалению, прошел краткий курс ненормативной лексики русского языка.

Майор так был захвачен собственной образцово-показательной истерикой, от которой мы, по идее, должны были от страха наделать в штаны, что совершенно не следил за нами. Мы с Сережей переглянулись. Странное дело, чем больше разорялся особист, тем спокойнее становились мы.

Быть может, из-за того, что ситуация и так была хуже некуда? Как в том анекдоте про оптимиста и пессимиста. Когда последний стенает: «Ах, как все плохо! Хуже уже просто не может быть!» А его оппонент бодренько возражает: «Может, еще как может!»

Наверное, он прав. Хуже будет, когда нас просто-напросто поставят к стенке. И даже последующая реабилитация с присвоением орденов и званий душу не греет. И чего, спрашивается, боролись? Чего упирались, мчались по этой дороге из последних сил? Чего от милиции убегали? Для того, чтобы попасть в 44-й год и быть расстрелянными как немецкие шпионы?

А с другой стороны, мы ведь еще не расстреляны. Вполне прилично живем и дышим. Только вот со вторым аспектом счастливой жизни последние несколько дней возникает некоторая напряженка. А так ничего. И что я опять сама себе горожу всякие мрачные мысли? Мы пока живы, а останься мы в 92-м, к этому моменту растаяли бы уже, словно снеговики в марте. Так что в любом случае мы в выигрыше. А что будет дальше, дальше и увидим.

Я совершенно успокоилась. И когда майор выдохся и перестал знакомить нас со своими познаниями глубин родной речи, я даже набралась смелости или наглости самой начать разговор:

— Товарищ майор! Если Вы не заметили, то позвольте Вам напомнить, что перед Вами находятся женщина и несовершеннолетний ребенок, так что будьте любезны впредь следить за лексикой!

В повисшей в следующее мгновение тишине отчетливо было слышно, как грохнула об пол его челюсть. А я продолжала:

— Мы согласны, что наше появление в расположении Вашей части — явление несколько неадекватное. Поверьте, всему этому есть логическое объяснение. И мы готовы предоставить его, как только вы согласитесь нас выслушать.

Майор вдруг резко успокоился. Перестал кричать и брызгать слюной. Даже улыбнулся, причем его улыбка более всего напомнила мне волчий оскал. И моя интуиция, постоянно проживающая в органе, на котором я обычно сижу, не то, чтобы зашептала, а просто возопила в полный голос, что ничего хорошего от этого ждать не придется. Как обычно, она оказалась права.