— Она ему изменила, он и угробил соперника. Жену это не вернуло, разумеется.
— А дети? Похоже, что есть.
— Будешь смеяться, но нет. Я помотал головой:
— Как это? Очень было похоже, что у него просто взвод мальчишек. И вообще семья без детей — это очень странно [20].
— Не знаю. Но получается, что частной жизни у него нет.
— Что же случилось? Такое, что взорвало этот скучный белый мир?
— Это знали мёртвые. И может быть, кто-нибудь из тех, кто лежит там. — Дядя Маттео махнул рукой в сторону госпиталя. — Плохо то, что свидетель обычно и сам не знает, чему он был свидетелем.
— Как это?
— Ну он не знает, что имеет отношение к делу, а что нет.
— Понятно, а всей информации очень много. И если ты не знаешь о чём конкретно спрашивать, то ничего и не добьёшься.
— Ну бывает, конечно, но только случайно. Можно попасть в десятку, задав вопрос: «А вы ничего необычного не заметили?», но это редко. Вообще-то преступления бывают нескольких, в общем-то, стандартных видов. Но такого… Чтобы в мирное время… так много народу сразу…
— Понятно. А в госпитале ещё ни с кем поговорить не удалось?
— Нет. — Дядя Маттео покачал головой. — Ладно, пошли сходим в тюремный блок, попугаем раздолбая-племянника.
Хм, голодом тут никого не морят и явно не бьют. Одиночные камеры три на три метра плюс удобства. Наказывают лишением прогулки или развлечений. Работа тяжёлая и скучная, в четыре шестичасовые смены. Радости мало, но, откровенно говоря, приют я бы на такое поменял без особых раздумий. Мне самому с собой не скучно. Кстати, когда я вернусь домой, надо будет кое-что выяснить в рамках проблемы «что такое моя сторона». Кальтаниссетта уже полтора года контролирует все муниципальные службы города Палермо, значит, и приюты тоже. Отличаемся мы чем-то от тех, кто может устроить резню?
— Ну что? Испугался? — спросил меня дядя Маттео, когда мы с ним вышли под открытое небо.
Я помотал головой:
— В раннем детстве мне было намного хуже. При том, что я не сделал ничего плохого — просто родился у неудачных родителей.
Дядя Маттео кивнул:
— Понятно. Ты поэтому так дёшево ценишь свою жизнь? Она досталась тебе случайно.
Я удивленно поднял брови.
— Не изображай! Твоя секретность — это моя работа. И здесь ты особых хлопот не доставляешь, откровенно говоря. Но я про тебя довольно много знаю, просто на всякий случай.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Пока я тебя почти не встречал, это было ну просто как любая слежка. А теперь я хочу, чтобы ты знал, что я за тобой наблюдаю. Так будет честно.
— Положим, я догадывался, что что-то такое есть. Только не знал, что это ты…
— Тебе всё равно?
— Нет, конечно. А что делать? Расплата за дар. Пока ты не попадаешься на глаза, и можно забыть, что ты есть…
— Ну хорошо. А то я боялся, что ты обидишься.
— Хм, я слишком много знаю о прозрачности, чтобы обижаться.
— Мы слишком долго гуляем вдвоем. Даже у вредного дядюшки должны кончиться придирки. А мы так и не решили, что делать.
— Ну и поймай его на попытке уничтожить улики. Раз он меня подставил, я не обязан играть с ним честно.
— Ты не понял. Он действительно может противостоять пентатолу. Поэтому максимум, что я смогу доказать, — это попытка помешать мне пришить ему халатность. Он же тебе все ясно сказал. Ты рискуешь сильнее.
— Получается — диверсия принципиально недоказуема?
— Разве что он сделал это не сам. Охранников разговорить можно. Если мы поймём, что спрашивать.
— То есть весь этот театр был нужен только для того, чтобы мы с тобой могли убедиться в его виновности. Он не сделал ничего, что нельзя было бы интерпретировать в рамках решения проблемы «не хочу, чтобы мне шили дело». Он даже селениты вынес не сам. О! И взорвал не сам. Этим и привязал к себе эту троицу. Приказал им, например, отнести некий ящичек в вентиляционную выработку. А после взрыва напугал, что они виновники. И он их единственный шанс. А они умом не блещут — поверили. Только как он обеспечил безопасность своих селенитов от их жадных лап?
— С театром нам действительно не слишком повезло. Я ожидал большего. Он совсем не глуп. А безопасность селенитов — очень просто, это только ты, не боясь, сорвал печати. Теперь ему придется либо убить сообщников, либо взять их с собой. И убираться ему отсюда надо в течение месяца, не больше. У нас не так уж мало живых свидетелей того, что там случилось и чего мы не смогли вычислить. Кто-нибудь ляпнет, как только выздоровеет немного, остальные вспомнят. Через пару дней будут знать все. Это было действительно что-то важное и общеизвестное, иначе зачем пытаться убить целую смену?
— Допустим, вся смена это знает. Что-то, что произошло в шахте. А что происходит в шахте?
— Они нашли большой селенит! — сказал дядя Маттео внезапно. — Больших селенитов практически не бывает. Цена растёт пропорционально пятой степени веса огранённого камня. Представь себе камень в пятьдесят, допустим, карат.
— Полтора триллиона сестерциев, — ответил я, немного подумав, — годовой бюджет большого клана, всё вместе, дебет и кредит, в ма-аленьком карманчике. Даже десять карат — уже очень хорошо. Больше, чем получится всякой мелочью за полгода. Все остальные камешки можно уже не брать. Жаба его душит. Интересно, король селенитов закопан в снег на заднем дворе гостиницы или он носит его с собой?
— Он носит его с собой, именно потому легко рискнул всеми остальными камнями. Ему надо было вынести их из штаба, пока я там не появился. Всё понятно. Наш майор решил разбогатеть. Год всё шло хорошо. Мешочек с лишними селенитами наполнялся и радовал сердце вора. И тут находят огромный камень. Конечно, вся смена сразу об этом узнаёт. Пока они не вышли на поверхность и не разболтали остальным, надо их всех прикончить, тогда камень остается у майора, иначе его придется отдать. Поэтому наш умник так глупо крал собственные селениты. Он просто не успел подготовиться. Дайте ему только одну ночь на размышление, и он уже не допустит ни одной ошибки.
— А география?
— Это не ошибка. Ты же со мной не разговариваешь. То есть ничего мне не расскажешь. И, уж конечно, не станешь вслух сетовать, что я тебя тут перед всеми опозорил. Так что узнать мне про его осведомленность неоткуда. Как и тебе — о том, что я про географию молчал. А для тебя эта история — дополнительный стимул пристроить меня в здешнюю охрану.
— Понятно. Ну что? Мне пристроить тебя в здешнюю охрану?
— М-мм, нет, не торопись, у нас ещё несколько часов в запасе. Я должен допросить охранников. Кстати, очень может быть, что это спасет им жизнь. Против Рольяно никто из них не смотрится, даже если он предложит им честный бой. А это маловероятно.
— Против Рольяно и ты не смотришься, — насмешливо заметил я.
— Ну это мы ещё увидим. А ты — нахал.
— Ты тоже. Кто объяснил своему начальнику, что он «ляпает»?
— Мне можно. Ладно, топай в гостиницу, береги ледяной сейф, а я пошел делать свою работу, допрашивать всё, что шевелится.
Зная о видеокамере, я явился к своему форту с лицом злым и напряжённым. Рольяно, наверно, все локти себе искусал, пока мы с дядюшкой так долго беседовали: не дай бог, помиримся. На двор он пришел минут через пять после меня.
— Опять тебе не повезло? — приветствовал он меня.
— Откуда вы знаете?
— Физиономия у тебя такая, перекошенная.
— Угу, лучше трёпка, чем часовая нотация. И ещё эта дурацкая экскурсия в тюрьму! Делать ему нечего.
— А что? Он тебя напугал?
— Не-а, — небрежно ответил я, — не так это страшно, как об этом говорят. А в шахту он меня, конечно, не поведёт.
— Я бы тебя сводил, но знаешь, сейчас момент уж больно неподходящий.
— Угу, я понимаю. А обвалы часто случаются?
— Нет, очень редко.
— Тогда почему? И прямо у всех над головами…
— Я не знаю.
— И хотите не знать дальше, — утвердительно заметил я. — Так, конечно, гораздо проще. Не беспокойтесь, я вас не выдам.
