— А дальше что? — спросил Кравцов.
— Они ушли. Он, видно, и вправду неизлечимо болен, Токунага…
— Да, — сказал Кравцов. — Не очень-то веселая история.
Некоторое время они молча ели.
— Что это за пигалица с седыми усами? — вполголоса спросил Кравцов, указав на маленького человечка, который ужинал за столиком Морозова.
— Эта пигалица — профессор Бернстайн, — ответил Оловянников.
— Вон что! — Кравцову стало неприятно из-за “пигалицы”. — Никак не думал, что он…
— Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее мощное электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками на одной воде. Вот он какой!
— Все-то вы знаете, — сказал Кравцов, — Профессия такая.
— Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?
— Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
— Ну уж, “мятеж”, — усмехнулся Кравцов.
— Он про тебя писать хочет, — вмешался Али-Овсад. — Он хочет писать так: “Кравцов стоял возле черный столб…” Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся кончиками пальцев его ладони.
— Целый месяц крутимся вокруг столба, — сказал Кравцов. — Наблюдаем, измеряем… Осторожничаем… Надоело. — Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. — Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой…
Морозов оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть. В тускловатом свете керосиновых ламп седина его отливала медью.
Кельнер японец неслышно подошел, вежливо втянул воздух, предложил мороженое с фруктами.
— Благодарю, не хочется. — Кравцов поднялся. — Пойду Макферсона проведаю.
Али-Овсад посмотрел на часы.
— Через час армянин придет ко мне чай пить, — сказал он. — Один час времени есть.
— Какой армянин? — спросил Оловянников.
— Упорно считает Брамулью армянином, — засмеялся Кравцов. — Приохотили вы его, однако, к чаю, Али-Овсад.
— Мы с Брамульяном в воскресенье будем джыз-быз делать. Мне повар обещал кишки-мишки от барана.
— Вы идете к Макферсону? — спросил Оловянников. — Разрешите, я тоже пойду.
Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хэмптон в ужасе бежала за врачом.
Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газеты или излюбленные “Записки Перигрина Пикля”. Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.
— Как только ты поправишься, — сказала она однажды, — я увезу тебя в Англию.
Уилл промолчал.
— Как бы ты отнесся к мысли поселиться в Чешире, среди вересковых полей? — спросила она в другой раз.
Надо было отвечать, и он ответил:
— Я предпочитаю Кемберленд.
— Очень хорошо, — сразу согласилась она.
И вдруг просияла:
— Кемберленд. Ну конечно, мы провели там медовый месяц. Боже, почти двадцать пять дет назад… Я очень рада, милый, что ты вспомнил.
— Напрасно ты думаешь, что я вспоминаю медовый месяц. Просто там скалы и море, — сказал он спокойно. — Почитай-ка мне лучше эту дурацкую историю о черепахах.
И Норма принялась читать роман “Властелины недр”, печатавшийся с продолжением в “Дейли телеграф”, — нескончаемый бойкий роман о полчищах неких огненных черепах, которые вылезли из земных недр и двинулись по планете, сжигая и губя все живое, пока их предводитель не влюбился в прекрасную Мод, жену торговца керосином.
Страсть огнедышащего предводителя как раз достигла высшего накала, когда в дверь постучали и вошли Али-Овсад, Кравцов и Оловянников.
— Кажется, вы правы, Уилл, — сказал Кравцов, подсаживаясь к койке шотландца. — Надо перерезать столб атомной бомбой.
— Да, — ответил Уилл. — Атомная бомба направленного действия. Так я думал раньше.
— А теперь?
— Теперь я думаю так: мы перережем столб атомным взрывом, и магнитное поле придет в норму. Но столб все равно будет лезть и снова достигнет ионосферы. Снова короткое замыкание.
— Верно, — сказал Кравцов. — Как же, черт возьми, его остановить?
— Наверно, он сам остановится, — сказал Али-Овсад. — Пластовое давление выжмет всю породу — и остановится.
— На это, Али-Овсад, не стоит рассчитывать.
— Позавчера, — сказал Оловянников, — журналисты поймали Штамма в салоне, зажали его в углу и потребовали новостей. Конечно, ничего выведать не удалось — просто железобетонный человек, — но зато он стал нам излагать свою любимую теорию. Вы слышали что-нибудь, Саша, о теории расширяющейся Земли?
— Кое-что слышал — еще в институте были у нас споры.
— Очень странные вещи говорил Штамм. Будто Земля во времена палеозоя была чуть ли не втрое меньше в поперечнике, чем теперь. Это что, серьезно, или дядя Штамм шутит?
Кравцов усмехнулся.
— Не говорите глупостей, Лев. Штамм скорее… ну, не знаю, укусит вас, чем станет шутить. Есть такая гипотеза — одна из многих. Дескать, внутреннее ядро Земли — остаток очень плотного звездного вещества, из которого некогда образовалась Земля. Ядро будто бы все время разуплотняется, его частицы постепенно переходят в вышележащие слои и… ну, в общем расширяют их. Все это, конечно, страшно медленно.
— Вот и Штамм говорил, что внутри Земли возникают новые тяжелые частицы — протоны и нейтроны, кажется, — и наращивают массу Земли. Но откуда берутся новые частицы?
— В том-то и вся сложность вопроса, — сказал Кравцов. — Я сейчас уж не очень помню, а тогда мы бешено спорили об этой гипотезе; у нас одно время преподавал ученик ее автора — Кириллова… Откуда берутся новые частицы… Помню разговор о взаимном переходе поля и вещества, качественно разных форм материи, — этот переход и создает впечатление… как бы рождения вещества. В общем тут совместное действие гравитационного, электромагнитного и каких-то других, пока неизвестных полей… Что говорить? Только единая теория поля открыла бы нам глаза.
