Ковчег 47 Либра - Штерн Борис Гедальевич

— Если последователей окажется слишком много, тогда и надо будет думать. Только вряд ли до этого дойдет. А я вот что сделаю: поговорю с Алексом. Нет, не с тобой — с Алексом Селиным, с его репликой. Так прямо и спрошу про выход за пределы Программы, как он к этому относится. Почему-то мне кажется, что он даст добро.

— Так, — сказал Йоран, — пожалуй, мне тоже нравится это место. Идея тоже нравится. Я пойду с тобой на следующий год. Правда, у меня пока нет подруги. Но, может, найдется такая же сумасшедшая…

— Я останусь на Базе, сказал Алекс. Отшельник из меня никудышный. Я предпочитаю находиться в гуще народа. Да и дел там невпроворот.

— А я, — сказал Джин. — Мне здесь тоже нравится, но и оттуда не хочу переселяться. Я стану купцом-путешественником. Проложу вьючный путь от Базы до Волги, буду возить сюда товар и продавать. А когда появится гидроплан, стану пилотом и буду делать то же самое в сотни раз быстрей.

— А за какую валюту ты тут будешь продавать свой товар?

— За ботинки, сшитые Марком. Они будут иметь огромный спрос на Побережье как народно-промысловые сувениры. А если серьезно — тут же должны прижиться осетровые. Буду поставлять на побережье черную икру! Накормим все Побережье черной икрой, которую до сих пор не пробовал ни один из людей Селины!

— Договорились, — заключил Марк. — Ужинаем через три часа — вчерашнего улова хватит с лихвой. А пока поразлагаемся еще немного. Хочется молча подумать.

Марк вернулся под осокорь и лег. Он пытался зрительно представить себе миллионы людей, работавших на Земле над Ковчегом для того, чтобы он мог здесь сейчас лежать и думать. Ничего не получалось. Тогда Марк попытался представить себе потомков, которые появятся здесь благодаря ему. Кое-что получилось: потомки плыли по Волге на яхтах, купались, шли по воображаемой набережной будущего города в долине на том берегу. Будут ли они помнить Марка с друзьями как первых людей, достигших этих берегов, как первых колонистов? Почему бы и нет? Главное, чтобы они тут были, эти потомки. Главное, чтобы на этом самом месте через тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч лет кто-то мог бы также лежать под огромным деревом, смотреть на реку с отражающимися горами и воспринимать это все как свое родное.

Приговор

Рейс из Базы в Трою вылетел полупустым, и Крис удобно устроился в широком проходе у иллюминатора, вытянув ноги. Погода была хорошей и вид — захватывающим: горы с ледниками, озерами и водопадами, озеро Комо. Крису, сколько он тут ни летал, эта панорама не надоедала — он каждый раз любовался ею, прильнув к иллюминатору, и всегда находил новые детали, но в этот раз ему было не до деталей: он был в ярости и смятении. В смятении, потому что только что обнаружил ужасный факт. В ярости, потому что этот факт должны были давным-давно обнаружить те, кто имел доступ к данным.

А панорама все равно была прекрасной. На востоке равнину покрывала легкая дымка, сквозь которую пробивался блеск далеких озер, к северу тянулся Береговой хребет, выступающий во всем своем величии из дымки, как из воды. Километрах в двухстах северней хребет выгибался к западу, потом — снова к востоку. Где-то в этой горной излучине брал начало Меконг — один из крупнейших притоков Волги. К югу хребет становился шире и раздваивался на Прибрежную и Континентальную гряды. А в точке разветвления стояла сияющая Пирамида — единственный восьмитысячник в Бореалии, пока еще непокоренный, поскольку у людей Селины была уйма куда более насущных вызовов.

Пока Крис обдумывал выражения, которыми он начнет нетелефонный разговор, далеко на востоке сквозь дымку проступила блестящая лента Волги.

«Как нам повезло с нашим миром, как все хорошо начиналось, и тут — такая подлость!» — подумал Крис.

Самолет при снижении дважды пересек Волгу — так самолеты всегда идут на посадку в аэропорт Трои при западном ветре. Крис перед каждым полетом смотрел прогноз и радовался, если обещали западный ветер — он любил пролетать над широкой рекой с зеленым островом, от которого вниз по течению тянулась длинная песчаная коса. Аэропорт Трои казался слишком большим и помпезным для пятидесятитысячного города. Это имело свою логику — все строилось на вырост. Тем более, Троя была вторым по населению городом Селины после Базы.

Рейс встречали всего человек пятнадцать, среди которых был Рубен — однокашник Криса. Они какое-то время учились в одной группе на математическом. Рубен оказался довольно слаб в математике и в других точных науках, зато загорелся социологией, предмет которой становился все разнообразней и интересней при переходе от мобилизационного уклада (следование Программе) к свободному обществу. И вот теперь он — один из десяти главных начальников Селины, член то ли Совета центральной администрации, то ли Высшего совета администрации — Крис так и не смог запомнить название органа зарождающейся власти.

— Ну что, поедем ко мне в офис? — спросил Рубен.

— Давай лучше в какое-нибудь нейтральное место. Например, на набережную Марка. Посидим на веранде ресторанчика, закажем, как обычно, пива с черной икрой — дешево и сердито. Так будет меньше вероятность, что я наговорю тебе всяких гадостей.

Туда и поехали. На набережной было пусто — разгар рабочего дня и холодный ветер. Они оказались единственными посетителями на веранде с умиротворяющим видом на Волгу с несколькими парусными яхтами, с заякоренными лодками рыбаков, со строем огромных осокорей на противоположном берегу.

— У меня плохая новость, — начал разговор Крис. — Очень плохая.

— Излагай. Про что хоть новость?

— Про рождаемость.

— Это же вроде не по твоей части. Ты же у нас математик, а не медик. Даже не биолог. А что до рождаемости — разве она не подросла за последние пятнадцать лет?

— Почему ни медики, ни биологи не догадались разложить рождаемость по поколениям, отсчитывая от эмбрионов Инкубатора? Почему глобальная генеалогическая база данных закрыта? Я получил доступ лишь благодаря дружбе с Бруно Левичем. Кто вообще из приличных исследователей имел к ней доступ? Извини, я в ярости. Мы потеряли по меньшей мере лет тридцать — уже давно все можно было выяснить и поднять тревогу!

— Стой, стой. Успокойся для начала. Генеалогическую базу закрыли потому, что в ней данные о бесплодных парах и суррогатных матерях — персональная тайна. И давай спокойно: что ты там обнаружил?

— Сколько лет прошло с рождения первых инкубаторских? Сто сорок лет. Уже должны рождаться женщины седьмого поколения. Но их нет. Нет ни одного человека дальше шестого поколения по женской линии! Есть женщины шестого поколения, в том числе и не первой молодости. У них нет ни одного ребенка! Во всех парах, где женщина принадлежит к шестому поколению по материнской линии, нет ни одного своего ребенка — только суррогатные или донорские. В пятом поколении половина бесплодных. В четвертом — пятнадцать процентов. В первых трех поколениях — норма. А все представлялось так, что возникновение бесплодия — марковский процесс.

— Погоди, я слишком смутно помню, что такое марковский процесс…

— Это процесс без памяти. Как радиоактивный распад. Ядро распадется в следующий интервал времени с постоянной вероятностью вне зависимости от того, сколько времени оно существует. Смерть пассажира в автокатастрофе — марковский процесс. Кирпич на голову — тоже. Даже мутация — марковский процесс, хотя я здесь профан. А вот процесс смерти от старости — никакой нахрен не марковский. С каждым прожитым годом после шестидесяти вероятность умереть в следующий год увеличивается. То, что мы имеем, похоже на смерть от старости, только вместо прожитых лет — поколения женщин, отсчитываемые от эмбрионов Ковчега. В этом вся беда — популяцию людей на Селине ждет неминуемая смерть от генетической или поколенческой старости, или как там ее еще назвать? Правда, ее можно оттянуть, пока в Инкубаторе остаются замороженные эмбрионы.