Корабли времени - Бакстер Стивен М.

— Это примитивная модель машины времени. У нее есть пусковой рычаг — и только. Механизм не отлажен, многие индикаторы и рычаги разъединены, так что вообще непонятно, что здесь работает… Даже если нам удастся что-то исправить, я не представляю, как выбраться из машины, чтобы заглянуть под капот.

Мы снова вынырнули из-подо льда в тундровый пейзаж. Нево завороженно уставился в ветровое стекло:

— Ничего себе: скандинавские фьорды еще не прорезались, а озера Европы и Северной Америки, образованные тающими ледниками, еще только фантазмы будущего.

Мы уже прошли зарю истории человечества. В Африке сейчас можно застать австралопитеков: неуклюжих и кровожадных, но зато двуногих, с обезьяньими чертами лица, маленькой черепной коробкой и выдающимися челюстями…

Громадное холодное одиночество овладевало мной. Я уже смирился с тем, что заблудился во времени, но теперь предо мной маячила еще более удручающая перспектива: остаться в ледяной клетке наедине с морлоком, быть может, навсегда! Ведь может быть, мы остались единственными представителями разума на этой оледеневшей планете.

— Получается, нам не разобраться с управлением, пока мы не достигнем Начала Времен…

— Сомневаюсь, что мы до этого доберемся, — отвечал Нево. — может просто закончиться действие платтнерита. Остается только надеяться, что это случится до того, как мы пройдем ордовик и кембрий [17], и до того как войдем в эпоху до появления на земле кислорода.

— Прекрасная перспектива, — поморщился я. — И это, полагаю, еще не самое худшее.

— Что же может быть хуже?

Я выпростал онемевшие негнущиеся ноги из-под себя и сел на ребристо-холодный металлический пол.

— У нас совершенно нет провизии. Ни воды, ни пищи. Даже теплой одежды! Как мы выживем в этом холодильнике? И сколько? Несколько дней или меньше?

— Палеозойская эра, если мне не изменяет память, продолжается 340 миллионов лет. При такой скорости у нас есть запас времени.

Нево не отвечал.

Я был не из тех людей, кто безропотно покоряется судьбе, и поэтому проявил рвение в изучении принялся ретиво изучать панель управления. Сказать, что я чего-то этим достиг — нельзя, но немного успокоился. Правда, непонятно, отчего. Вскоре я понял, что Нево был прав: мне так и не удалось отыскать способа управлять этим «мобилем», так что моя энергия вскоре иссякла, и я погрузился в мрачную апатию.

Мы прошли еще один жестокий период оледенения, из которого, мне показалось, уже не выбраться живым, и затем наступила долгая бледная зима. Земля все еще была покрыта снегом и льдами, но период постоянного обледенения, похоже, остался в будущем. Я отмечал небольшие перемены в ландшафте, проявлявшиеся тысячелетие за тысячелетием. Похоже, прибавилось зелени на склонах. Неподалеку от машины времени обнаружился гигантский череп, похожий на слоновий, треснувший и обветренный. Впрочем, существовал он в поле зрения всего несколько секунд — достаточно, чтобы разглядеть его — и затем исчез так же быстро, как и появился.

— Нево, насчет твоего лица… Ты должен понять…

Слова извинения давались мне с трудом.

Он посмотрел на меня уцелевшим глазом. Я обратил внимание, что за время, проведенное с нами, он окончательно усвоил человеческую жестикуляцию. Вот так — с волками жить…

— Что я должен понять? — несколько агрессивно, как мне показалось, спросил он.

— Я не хотел причинить тебе вреда.

— Вы его и не причинили, — хирургически холодным тоном заметил он. — Вы его причините потом, в будущем. А сейчас мы летим в прошлое. Так что сейчас извинения не только излишни — они абсурдны. Нельзя извиняться за будущее, оно еще не наступило. Да и вообще, вы такой, какой вы есть, мы представитель и разных видов, таких же далеких друг от друга, как люди от австралопитеков.

Я ощутил себя неуклюжим животным, слоном, отдавившим лапу больной болонке, с громадными кулаками, запятнанными невинной кровью морлока.

— Мне стыдно, — признался я.

Он отмахнулся:

— Стыд — это также концепция, не имеющая смысла. Тем более, в этом времени.

Однако я понял, что стыд могу ощущать в той же мере, как дикое животное из джунглей. Какая мораль может быть в отражении атаки? Рассудок не помощник в таких случаях, когда приходит время действий, а не слов.

И снова я стал в сравнении с ним не многим лучше дикарей их африканских долин, далеких предшественников людей.

Я снова взобрался на деревянную скамью и улегся на ней, положив руку под голову, видя, как мелькают века и века сквозь щель так и не закрытой двери.

17. Наблюдатель

Тянулась холодная зима, и небо стало словно замороженным. На секунду Солнце оказалось за черной тучей. В этом умеренном климате успело появиться несколько новых видов листопадных деревьев, насколько я могу судить: клен, дуб, тополь, кедр и прочих. Временами эти древние леса вырастали над машиной, погружая нас в тень, а затем снова исчезали — точно зеленые занавески раздвигались по сторонам.

Мы вступили во время мощного вращения Земли, сказал Нево. Альпы и Гималаи вылезали на поверхность, вулканы выбрасывали пепел и пыль в воздух, временами затемняя небо на многие годы — чему мы и были свидетелями. В океанах, рассказывал морлок, плавали гигантские акулы, с зубами как кинжалы. А в Африке далекие предки человека понемногу сползали в звериный облик, сокращая размеры мозга, приобретая сутулую обезьянью походку и косные пальцы.

Часов двадцать мы проходили эту долгую дикую эпоху.

Я старался не обращать внимания на голод и жажду, пока века и леса мелькали за стеклами кабины. Это было самое продолжительное путешествие во времени со времени моего полета в историю Уины — и к тому же самое монотонное, и оттого изнуряющее. Картины прошлого были на диво однообразны. Час за часом тянулись — и не происходило почти никаких перемен. Человеческая история, короткая как вспышка щепки в костре, осталась далеко позади (точнее, впереди) и даже дистанция между морлоком и человеком становилась незначимой в сравнении с такими промежутками времени. Можно сказать, что мы, два биологических вида, сблизились поневоле, пройдя такие расстояния.

Эта громадность времени и крохотность человека и его достижений сокрушили меня окончательно. Все мои заботы и проблемы теперь казались жалкими и ничтожными. История человечества стала пустячным отсверком фонаря в темных безрассудных коридорах Вечности.

Земная кора содрогалась как грудь чахоточного, и Машину Времени подбрасывало на волнах ландшафта. Появлялась все более сочная и раскидистая растительность, и новые леса уже наступали на времямобиль и теснили его. Думаю, это были лиственники, хотя вся растительность, вместе с ветками, цветами и соцветиями сливалась в сплошной зеленый ковер, туманом встающий по сторонам.

Воздух становился все теплее. Мои пальцы, накопившие столько эонов холода, понемногу отпустило, и я снял сюртук и расстегнул пуговицы на рубашке. Затем сбросил ботинки и принялся растирать заиндевевшие пальцы ног. Секретный значок-пропуск Барнеса Уоллиса выпал из нагрудного кармана. Я поднял его — этот наивный символ человеческого самомнения и забросил в самый темный угол автомобиля.

Долгие часы, повиснув в зеленом штормовом море, мы впадали в штиль — а я в спячку. Когда я проснулся, зеленая растительность заметно изменилась — стала какой-то как будто светящейся изнутри, напоминая платтнерит, — там сверкали звезды. Казалось, передо мной не листва, а переливающиеся изумруды.

И тогда я увидел его : в сыром тумане кабины, полном тропических испарений, незыблемо висевшего, несмотря на толчки землетрясения, с громадными глазами, мясистой «ижицей» рта и двигающимися усиками не то щупальцами вокруг головы, которые тянулись к полу, не доставая его. Это был не фантазм, не чудовищное видение — облик не просвечивал, заслоняя собой лес — он был так же реален, как Нево или мои башмаки на скамейке.