Конец детства (сборник) - Головачев Василий Васильевич

— Пять баллов. В Жуковке около четырех. Как обычно. Радиофон тот же, разве что затухание атмос-фериков на ультракоротких увеличилось.

— Готовь вертолет.

Гаспарян, спотыкаясь в темноте, удалился к дежурке.

— Зачем вертолет? — спросил Одинцов. Ивашура долго молчал.

— Посмотрим, не обнаружился ли Михаил.

Одинцов хмыкнул, потер уши — мороз стоял нешуточный, градусов двадцать, и ушел в теплушку штаба. Через минуту вернулся уже в шапке.

— Я с вами, если не возражаете.

Ивашура молча повернулся и зашагал к стоянке машин в сотне метров от домиков экспедиции.

Облет Башни ничего не дал.

Вал дымящейся земли у ее подножия вырос еще на несколько десятков метров в высоту и метров на пятьдесят в ширину. Примерно на полкилометра от него шла полоса изломанного, исполосованного трещинами, рытвинами и буграми верхнего почвенного слоя замерзшего болота и земли полей. Кое-где со стороны западных стен Башни, где располагались топи, проступила сквозь слой торфа вода и разлилась коричневыми лужами, заметными издалека по струям пара.

Зона разрушений и изменений рельефа заканчивалась в трех — четырех километрах от стен Башни, и это обстоятельство озадачило Одинцова.

— Я ожидал большего, — сказал он, не отрываясь от окуляров бинокля. — Во всяком случае, землетрясение силой в пять баллов в эпицентре создает гораздо больше разрушений рельефа. Видел собственными глазами.

— И нас это удивляет, — ответил Гаспарян, также не отрываясь от бинокля; в кабине их было четверо — пилот, Ивашура, Одинцов и Сурен.

Вертолет летел на высоте полутораста метров над заснеженной целиной болота — там, где оно не было затронуто расширением Башни. Эллипсы прожекторного света то вспыхивали и искрились на снегу, то темнели на островках травы, черных ледяных зеркалах и пластах торфа.

Сделали один круг, потом второй. На третьем Ивашура опустил бинокль и буркнул в спину пилоту:

— Поворачивай домой, Витя.

И они полетели к лагерю, не глядя друг на друга, думая каждый о своем.

После ужина Ивашура, почти не притронувшийся к еде, пожелал всем спокойной ночи и ушел в свой вагончик. Когда он разделся и лег на топчан, в вагончик без стука вошел Михаил Рузаев…

4

Весть о том, что вернулся пропавший без вести при странных обстоятельствах эксперт Рузаев, облетела лагерь за минуту, и в вагончик, где спали эксперты Центра, набилось около двух десятков людей. Ивашура, терпевший нашествие до поры до времени, наконец почувствовал холод — дверь почти не закрывалась, перекричал шум, и как был — в трусах, вытолкал всех за порог. В комнате остались Богаев, Одинцов, Гаспарян, эксперт Валера, так и не проснувшийся в общем гаме, и Рузаев.

Выглядел виновник торжества, как после драки с дикими котами: одежда располосована на ленты и клочья, на лбу и под глазом синяки, на щеке глубокие царапины, такие же царапины на шее и руках. Невозмутимый, как и всегда, он напился из чайника, отдышался и начал переодеваться, словно не замечая взглядов товарищей и затянувшегося молчания.

Ивашура поймал взгляд Богаева и натянул брюки. Гаспарян, бурча, что, мол, выхолодили весь дом, подкинул в печурку сосновых поленьев. На лицо его лег желтый отсвет огня.

Наконец, Рузаев переоделся, умылся, залепил царапины пластырем, еще раз глотнул воды и сел у длинного деревянного стола во весь вагончик.

— Дайте закурить, — попросил он в пространство.

— Ты же бросил! — удивился Гаспарян.

Рузаев протянул руку, взял из рук Одинцова сигарету и закурил.

— К сожалению, кинокамеру я потерял, — сказал он. — А рассказывать не умею.

— Где ты был? — хрипло спросил обретший голос Ивашура.

— Не знаю. Когда появились “призраки”, я снимал “телеэкран”.

— Мы же кричали! Не мог снимать из вертолета?

— Дело в том, что мне показалось, будто “телеэкран” показывает лицо человека… точнее, лицо Вани Кострова.

В комнате наступила тишина. Потом Ивашура, пряча плескавшуюся в душе радость, сел на свою разверстую полку-кровать, посмотрел на Одинцова.

— Только лицо? Какое?

Рузаев поднял недоумевающий взгляд.

— Ну, имею в виду, живое или… с закрытыми глазами?

— Вроде бы живое. Один глаз у него был прищурен, словно он целился. Потом меня что-то ударило по затылку. — Рузаев пощупал затылок, в глазах его снова отразилось недоумение. — Ничего нет, не болит. Вот лоб болит…

— Ты, наверное, перепутал, куда тебя шарахнуло, — вставил Гаспарян. — А то получается — били в затылок, а шишка вскочила на лбу. Кстати, кто бил-то?

— А пес его знает! Говорю же — сзади ударило. Очнулся — кругом светящийся туман да земля под ногами, и ничего больше не видно. Где Башня, где вы, где вертолет — не понять. Ну, я встал и пошел. Жарко, душно, сыро… Горизонт — вот он, под носом, а дойти невозможно. Шел я, наверное, часа два. Земля твердая, в трещинах, идти легко, тишина — аж в ушах звенит! Ну, потом стал замечать, вроде тени движутся, то впереди, то сзади, а разобрать опять-таки не могу. Побежал за одной и… вот. — Рузаев кивнул на кучу своего рваного обмундирования. — Так и не понял, что за нечистая сила меня крутила. Зацепила, попинала, исцарапала и бросила, причем бесшумно, отчего мне самому взвыть захотелось.

Рузаев передохнул, прополоскал рот глотком воды. Все молча смотрели, как он это делает.

— Ну вот. Потом увидел — вроде как просветление впереди обозначается. Поднялся, побежал и… вывалился прямо на снег! Рядом Башня, все гудит, рычит, грохочет! Понял — пульсация. Ну, и бегом в лес, пока не нашел лагерь.

— Скажи пожалуйста! — Богаев помолчал, откашлялся. — М-да! Только нечистой силы нам и не хватало. Может быть, Михаил, тебе все это померещилось?

Рузаев пожал плечами.

— Не хотите верить на слово — проверьте. Как говорил философ: “Существует только один заменитель воображения — опыт” 5.

Гаспарян иронически приподнял бровь, хотел вставить какое-то едкое замечание в адрес Рузаева и его эрудиции, но посмотрел на Ивашуру и передумал.

— Ладно, утро вечера мудренее, — сказал Ивашура. — Предлагаю отложить анализ рассказа Михаила на утро. Главное, что он… — Игорь хотел добавить: главное, что Михаил жив, — но сдержался.

Одинцов пожелал всем хорошо отдохнуть и ушел. Гаспарян разделся, нырнул в свой спальник с головой: он спал под Ивашурой. Богаев посидел еще несколько минут, растерянно поглядывая на Рузаева. Ему хотелось поговорить, но он боялся показаться смешным.

— Поешь, — спохватился Ивашура. — У нас есть банка сгущенки и хлеб. Сурен, куда ты дел сгущенку?

— В шкафу с обувью, — ответил Сурен из спальника.

Рузаев подумал и согласился.

— Можно и подкрепиться, оголодал маленько.

— Звонили из райкома, — проговорил Богаев, не глядя на Ивашуру. — Толчки пульсаций разрушают здания города, жертв пока нет, но…

Ивашура молча залез в спальный мешок.

Богаев посмотрел на него с некоторой рассеянностью, покашлял в кулак.

— У них тут в десяти километрах газопровод, боятся, что трубы не выдержат…

Молчание.

— Надо что-то делать, Игорь.

— Надо, — отозвался наконец Ивашура. — В первую очередь надо создать правительственную комиссию, которая только и правомочна решать все организационные вопросы.

Богаев оживился.

— Я тоже так думаю. Зачем нам одним брать на себя ответственность такого масштаба? Нужна компетентная… — Он замолчал, заметив взгляд Ивашуры, заторопился. — Ну, я тоже пойду. Желаю приятных снов.

Он ушел.

Рузаев ел сгущенное молоко и прихлебывал из чайника.

— Не думал, что старик так боится ответственности, — глухо проговорил Гаспарян из спального мешка. — Дома, в Центре, он казался мне более решительным. Возраст, что ли, подошел?.. Да минует нас чаша сия!

— Тебе это не грозит, — буркнул Ивашура. — Ты помрешь раньше, причем из-за длинного языка. Нигде от вас покоя нет. Михаил, сможешь показать место, где выбрался из “тумана”?