Они спустились к подножью холма.
— Почему здесь нет других детей? — спросил Кроха. — Мне не с кем играть.
— Ну, это трудно объяснить, — начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка.
— А ты не ясняй. Просто скажи.
— Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть.
Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания.
— А-а, — задумчиво протянул Кроха. — Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да?
— Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми.
Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло.
— Никого не видно, — сказал он, разочарованный.
И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор.
— Мамочка!
— Что, Кроха?
— Это стена, чтобы их не выпускать, да?
— Да, — сказала Сирина.
— А, по-моему, не так, — сказал Кроха. — По-моему, это она меня не впускает.
Следующие несколько дней Сирина мучилась из-за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика.
Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. С надеждой летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратись, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного городка, а вечерами побольше с ним играла.
Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок.
— Бреюсь, как папа, — бормотал он. — Бреюсь, бреюсь, бреюсь. — Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. — А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь…
Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия. Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем.
— Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, — напоследок всхлипнул Кроха. — Правда, мамочка?
— Дувик? Наверно заплакал бы, — согласилась Сирина. — Когда мыло ест глаза, всякий заплачет. А кто это — Дувик?
Сын весь напрягся у нее на коленях. Отвел глаза.
— Мамочка, а завтра папа будет со мной играть?
— Может быть. — Она ухватила его мокрую ногу. — Кто такой Дувик?
— А можно мне сегодня на сладкое розовое печенье? Я люблю розовое…
— Кто такой Дувик? — спросила Сирина потверже.
Кроха окинул критическим взором палец на ноге, потом искоса глянул на мать.
— Дувик… Дувик — мальчик.
— Вот как? Игрушечный мальчик?
— Не игрушечный, — прошептал Кроха и потупился. — Настоящий мальчик, линженийский.
Сирина изумленно ахнула, и Кроха заторопился, теперь он смотрел ей прямо в глаза.
— Он хороший, мамочка, честное слово! Он не говорит плохие слова, и неправду не говорит, и не дерзит своей маме. Он бегает быстро, как я… а если я споткнусь, он меня обгонит. Он… он… — Кроха опять потупился. Губы его задрожали. — Он мне нравится…
— Где же… как… ведь стена… — От ужаса Сирина растеряла все слова.
— Я выкопал дырку, — признался Кроха. — Под стеной, где песок. Ты ведь не говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду-всюду шерстка! с восторгом продолжал Кроха. — И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза, и уши, и еще ладошки!
— Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они…
Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха вывернулся из ее рук.
— Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший!
Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности, которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого…
— Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком?
— Сколько? — Кроха напыжился. — Сейчас посчитаю, — важно сказал он и минуту-другую что-то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с торжеством: — Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза.
— И ты не боялся?
— Не-е! — И поспешно прибавил: — Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал, может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. — В голосе разочарование. — Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть.
— Значит, ты и маму Дувика тоже видел?
— Конечно, — сказал Кроха. — В первый день она там была. Они все собрались вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли, осталась только она с Дувиком.
— Ох, Кроха! — вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его «потрогать».
— Ты что, мамочка?
— Ничего, милый. — Она провела языком по пересохшим губам. — Можно, когда ты опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой.
— Да, да! — закричал Кроха. — Давай пойдем! Давай сейчас пойдем!
— Не сейчас. — Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. — Уже поздно. Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом будет ему сюрприз.
— Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз, да? Я тебя очень-очень удивил, да?
— Да, конечно, — сказала Сирина. — Очень-очень удивил.
На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой.
— Она немножко маленькая, — сказал он. — Вдруг ты застрянешь.
Сирина чувствовала, сердце вот-вот выскочит, однако засмеялась:
— Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях.
Засмеялся и Кроха.
— Будет чудно, — сказал он. — Лучше пойдем поищем настоящую дверь.
— Нет-нет, — поспешно возразила Сирина. — Мы сделаем эту пошире.
— Ага. Я позову Дувика, он поможет копать.
— Прекрасно. — У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула насмешливая мысль. И тут же в оправдание: испугалась линженийца… агрессора… захватчика.
Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой.
— Ты копай! — крикнул он. — Я сейчас!
Сирина стала на колени, запустила руки в песок — сухой, он поддавался так легко, что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват.
А потом донесся отчаянный крик Крохи.
На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно, лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды.
Из кустов пулей вылетел Кроха.
— Дувик! Дувик утонул! — кричал он, захлебываясь плачем. — Он в пруду! Под водой! Мне его не достать! Мама, мамочка!
