Таро Люцифера - Маркеев Олег Георгиевич

— А этот дядя? Он мне показался вполне…

— В отличие от вас, рыцарь Рэдерик знает, что его ждет за такой проступок.

— А ваш сэр Рэдерик не мечтает, часом, переметнуться к кому-то другому? Вас же аж девять контор. Выбор велик.

Магистр хлопнул ладонью по столу. Резкое эхо шарахнуло по стенам и взорвалось под потолком.

— До полуночи карты должны лечь на место. В противном случае из той же рюмки, из которой вы пили коньяк, вы выпьете кровь сына. Всю, до последней капли.

Магистр встал. Оказалось, что он очень высокого роста, сух и жестко прям, как жердь. Взявшись за амулет, Магистр произнес:

— Будет так, клянусь Светоносным!

Корсаков подумал, что самое время прыгнуть через стол и заломать старикана. Пока охрана хватится, можно успеть сделать из Магистра тихого заложника.

Не успел он досмаковать эту мысль, как, словно из воздуха материализовались, вдоль стола выстроились девять блондинов в черных рыцарских плащах. На правом рукаве у всех алел тамплиерский крест. Руки они держали скрещенными на груди. Правый кулак каждого стягивала боевая стальная перчатка с острыми шипами.

— Это лишнее, Рэдерик! — проворчал Магистр.

Блондины тут же растаяли в воздухе.

Из-за спины Корсакова вышел уже знакомый мужчина. На нем была мантия белого цвета с крестом Тампля.

Он положил тяжелую ладонь на плечо Корсакова и обратился к Магистру на странно звучащем языке. Говорил привычно бегло.

«Латынь!» — С удивлением Корсаков уловил в речи мужчины несколько знакомых слов.

— Сэр Рэдерик, а мы тут как раз вам косточки перемывали, — нагло встрял Корсаков.

Жесткие пальцы так стиснули его плечо, что чуть не хрустнула кость. В глазах у Корсакова все поплыло от боли. Он почувствовал, что еще чуть-чуть и потеряет сознание.

А рыцарь, не обращая внимания на муки Корсакова, продолжил свой доклад.

Магистр коротко ответил на латинской тарабарщине.

Стальные тиски сразу же разжались. Кровь хлынула к передавленной мышце, и в ней сразу же забился раскаленный шарик боли. Но ее уже можно было терпеть.

«Номер первый в моем списке уже есть, — с холодной отрешенностью подумал Корсаков, бросив взгляд снизу вверх на Рэдерика. — Хоть ты, козел, и рыцарь. Но не манекен блондинистый. Кровушка у тебя явно красная».

Магистр перевел взгляд с Рэдерика на Корсакова.

— Нашли о чем думать! — прикрикнул он. — Только что напали на вашу семью. Вы помните, что творилось в особняке, когда вы туда вернулись? На этот раз случилась бойня еще хуже. Трое шакти и два рыцаря против двух десятков бестий. Держались до последнего…

Корсаков поверил. Что-то щелкнуло в голове, и он теперь верил всему, каким диким и запредельным оно не казалось бы.

— Что с моими?!

— Ваш сын и его мать живы и невредимы, хвала Светоносному! Рэдерик удалось их отбить. Сейчас ваши близкие в Ледяном зале. Туда бестии не пробьются. По крайне мере, до полуночи.

— Ледяной зал? Это где?

Магистр устало опустился в кресло.

— Это вообще нигде. Там нет ни времени, ни пространства. — Он поднял на Корсакова измученный взгляд. — Но в нашем мире время существует. И оно работает против нас. Верните карты до полуночи. Иначе…

— Вы уже объяснили, что будет. Я запомнил.

— Дело не в вас, дурья вы голова! А…

— А на ваши расклады мне наплевать!

Корсаков встал.

— Аудиенция окончена? — с вызовом спросил он.

Магистр правой ладонью коснулся золотого Бафомета, висевшего на его груди, а левой небрежно махнул, как прогоняют с глаз долой бестолкового слугу.

От движения руки Магистра заплясали язычки пламени на свечах.

А Корсакову в грудь ударил ураганный порыв ветра, опрокинул, свали с ног и, как смятую бумажку, швырнул в темноту…

Слепящий солнечный свет больно ударил в глаза. Легкий ветерок прощекотал по щеке.

В теле еще ныла боль от резкого удара.

От груди Корсакова отлепилась девушка с банданой на голове. Зло блеснула подведенными глазками.

— Бухой, да? — прошипела она.

Ткнув Корсакова локтем в бок, пошла дальше.

Корсаков ошарашено осмотрелся.

На Манежной площади царила муравьиная суета.

Несомненно это была Москва, купающаяся в полуденном свете. И, судя по людям, год шел девяносто какой-то… Но точно — двадцатого века.

Спасская башня тренькнула курантами.

Корсаков машинально посмотрел на свои часы.

Час тридцать по полудни.

«Не может быть!» — ужаснулся Корсаков.

Получалось, что с момента, когда он вошел в квартиру на Кутузовском прошло всего десять минут.

— Время работает против вас! — раздалось за спиной.

Корсаков резко обернулся.

Очередной блондин-близнец одарил его пластмассовой улыбкой. Развернулся и скользящей походкой двинулся прочь.

Глава девятнадцатая

Корсаков сам не понял, как оказался на Тверском. Обнаружилось, что сидит на скамейке, а в руке бутылка пива. Стекло покрыто холодной испариной и приятно холодит пальцы. Значит, купил только что.

Машинально посмотрел на часы.

Очередной провал во времени длился около двадцати минут. В принципе, от Манежной площади до Тверского столько и будет, если идти неспешным шагом. Где-то, в другой жизни, в параллельной реальности, или как это чертовщина называется, за двадцать минут московского времени можно… Черт его знает, что можно там, где нас нет и никогда быть не должно.

«Невесомость», — так определил для себя новое состояние Корсаков.

Все, вроде бы, привычно, но все тотально другое. Не гадать, где право или лево, где верх, где низ, а просто признать, что их попросту нет. Нет и все. Ты болтаешься в пустоте. Всеобщей, универсальной Пустоте. И никому до этого нет дела. Потому что перед Пустотой все равноничтожно равны.

«Как перед Светоносным», — мелькнуло в голове Корсакова.

Он чертыхнулся. Пощупал ноющее плечо. Заглянул под рубашку. Бордовые синяки на коже сохранили форму пальцев. Они были осязаемо, болезненно реальны. Значит, все, с чем они связаны, тоже. А мир вокруг, наоборот, полагалось считать сновидением.

Корсаков отхлебнул пива. Оно было реальным: горько солодовым, льдисто холодным и колюче пузырчатым.

Он попробовал поразмыслить, возможно ли такое сочетание реальности двух ощущений, имеющих тотально иную природу. Но уложить в одном сознании боль от стальных пальцев тамплиера и холодок от пива, купленного в киоске на Тверской, не получилось. И он решил плюнуть на всю эту физику с метафизикой.

— Невесомость, — пробормотал он себе под нос. — Как хочешь, но живи.

Представил себя космонавтом, болтающим ногами-руками внутри стальной бочки станции «Мир». Усмехнулся.

Глотнул пива. Закурил. Вытянул ноги. Надвинул на глаза «стетсон», чтобы солнце не светило прямо в глаза. И тем самым исчерпал лимит действий в условиях «невесомости». Больше делать было нечего.

Корсаков проверил внутренний карман плаща. Паспорт был на месте. Они всегда лежали рядом: футляр и паспорт. А если, что и красть, так именно его. С другой стороны в том мире, где в клетке болтался Жук, а за столом под орденскими стягами заседал Магистр, ценность имели именно карты.

Но почему их прикарманили без футляра? И главное — как?

«Здесь не показывают фокусы, но умеют творить чудеса», — вспомнились слова Магистра.

— Вот и наколдовал бы себе их обратно, чародей союзного значения! — прошептал Корсаков.

— Вы позволите? — раздалось сбоку.

Корсаков пальцем приподнял шляпу. Рядом стояла бабуленция из интеллигенции: панама на голове, очечки с толстыми стеклами, аккуратная кофточка, темная юбка в цветочек, белые гольфики на кривых, усохших ножках и дешевые кроссовки. Сумочка-ридикюль подмышкой.

— Конечно. Скамейка свободна, зачем спрашивать?

— А вдруг вы кого-то ждете? — проворчала бабуленция.

«Да, должны подъехать ребята из бюро ритуальных услуг», — чуть не ответил Корсаков. Но вовремя прикусил язык. Фраза для пожилого человека могла выйти двусмысленной.