Как странно гармонировала томящаяся и скорбная душа этой девушки с окружающей ее обстановкой. Вы знаете ее поместье. Старая великолепная усадьба, барский дом, один из лучших памятников архитектуры нашего прошлого. Меланхолические аллеи, луговины, беседки, — дали, открывающиеся внезапно на поворотах, русские печальные равнины, пустота полей, синеватая кайма нив на горизонте, медленная, почти неподвижная река, вечерние туманы, слишком неподвижные, густые и фантастические. Безлюдье и тишина кругом. Сколько раз я бродил по этому парку, движимый самыми противоположными чувствами, думая о вас, о моей любви. И вдруг появлялась передо мной таинственная, тихая Ксения. Темными глазами глядела она на меня и мне казалось, что перед ней открыта вся моя душа и ее черный умысел.
И потом этот дом, поистине колдовской и демонический. Парадные комнаты, зала, гостиная, кабинет дедушки, все сохранившееся издавна, полное отвратительных воспоминаний крепостного быта — уже полинявшее, состарившееся, почти умирающее. И эти комнаты и комнатушки наверху, в антресолях, где никто не жил, которые даже не топили, где, должно <быть>, в лунные зимние ночи блуждали тени замученных рабов. Каково там должна была чувствовать себя Ксения?
Здесь были взлелеяны мечты о самоубийстве. Здесь приобрела Ксения ту моральную взыскательность, которая заставила ее отвергнуть любовь Григория Александровича и предложить ему револьвер в качестве средства исцеления и подарка от милой. Остальное я предоставляю восполнить вашей фантазии.
— Ну, хотя это довольно и мало, но спасибо и на том, — сказала Елена Владимировна, — едем домой.
IV
На террасе, освещенной лампионами, был накрыт ранний деревенский ужин. Близилась ночь, влажная и тихая. Занавесы были раздернуты и над листвой деревьев было видно небо с резкими звездами. Елена Владимировна и Орлов поджидали Оболенского. Два раза прислуга ходила к нему в павильон. Наконец он пришел. Когда Елена Владимировна взглянула на него, она с трудом могла узнать в этом красивом, энергичном мужчине того, другого, которого она видела там, в парке, на скамейке, слабого, беспомощного, жалкого.
За ужином велся непринужденный разговор, направлял его Оболенский: не то, чтобы он сам много говорил, а как-то умел вовремя нападать на темы, давать реплики и завлекать собеседника.
Сама Елена Владимировна почти против воли много шутила и смеялась. Она хотела удержать себя и наблюдать, но кто-то рассеивал ее внимание, руководил волей.
Когда было подано вино и они чокнулись пенящимися бокалами, можно было подумать, что интимный ужин вполне удался, прежняя дружба восстановлена среди бывших друзей.
Оболенский выпил с жадностью свой бокал, словно он испытывал мучительную жажду, и вино подействовало на него. Елена Владимировна вдруг почувствовала, что ее муж все время притворялся. Она сразу вышла из-под его скрытого влияния. Разговор прекратился. Наступила неловкая пауза. Чувства становились напряженными. С неким изумлением глядела молодая женщина на своего мужа. Словно таким она его никогда не видала: так красив он был. Лицо замкнутое и важное. Она в одно и то же время любила и ненавидела это лицо.
Чувствуя, что она не выдержит, она встала из-за стола.
— Хотите, я вам сыграю что-нибудь? — сказала она Орлову.
«Не надо думать, не надо, потом…» — убеждала она себя, идя в залу, окна которой были открыты на террасу. Мужчины остались одни.
Орлов сидел на прежнем своем месте, пил вино и слушал долетавшую до него музыку. Оболенский ходил взад и вперед по террасе. Дойдя до угла, он резко останавливался, поворачивался и шел назад. Время от времени Орлов поднимал на него свои глаза и потом опять опускал их.
Оболенский подошел к нему.
— Ты рассказал ей… все? — сказал он тихо.
— Все.
Григорий Александрович поморщился.
— Это ничего, наконец, — произнес он, — может быть, даже лучше так. У меня духу не хватает. Ведь я по-прежнему люблю… Ксению. Все по-прежнему. Я почти галлюцинирую. Я езжу туда, к ней, на могилу, как на свидание. Луна светит. Пустыня кругом. Я чувствую ее совсем близко. Словно она выходит ко мне с того света. Даже страшно.
— Глупости, — сказал Орлов.
— Да, конечно. Но что-то неодолимое влечет меня туда. Я почти с ума схожу. Елена знает?
— Кажется.
Оболенский сел на стул, охватил руками колени и, раскачиваясь, словно от внутренней боли, проговорил сквозь зубы:
— Худо, очень худо. Я не хочу никого обманывать. Я люблю Елену и ту, другую, тоже люблю. Но это пройдет. Я клянусь тебе, это пройдет. Вот луна светит…
Он встал и по-прежнему зашагал из угла в угол. Орлов наблюдал за ним.
— Знаешь, — сказал, наконец, Оболенский, — уезжай. Прости, что я гоню тебя. Но я не могу. Тяжело.
— Хорошо, я уеду.
Он встал и бесшумно спустился со ступенек.
— Не провожай! Я найду кучера.
— Не сердись, — сказал ему вслед Оболенский, — может, все устроится.
Он поднялся на террасу и с облегчением почувствовал себя одним. В зале рядом играла его жена. Он слушал ее одним краем уха. Глядел в небо, в сумрак сада. Душой овладевали истома и тоска. Он чувствовал, что воля его утрачивается, мысли путаются.
— Ты один, где же Николай Сергеевич? — услышал он голос Елены Владимировны. Она кончила игру и вышла на террасу.
Григорий Александрович повернулся к ней.
— Он уехал, — сказал он нерешительно.
— Ты выгнал его, — воскликнула она запальчиво. — Вот это мило. Ты выгоняешь моих гостей. Как смел ты это сделать?
— Елена, послушай, — сказал он покорно.
— Что мне слушать? Я не желаю подвергаться оскорблениям. Это издевательство.
Губы ее дрожали. Он видел, что она еще что-то хотела сказать, что-то обидное и злое. Потом повернулась быстро, ушла.
Оболенский не удерживал ее; он остался стоять у балюстрады, слегка поморщился и опять стал глядеть в небо. Странные образы возникали и манили. Безвольно отдавался он чарам ночи. Когда прислуга пришла убирать со стола, он нервно вздрогнул и пошел к жене.
Елена Владимировна, уйдя от мужа, бросилась на кушетку и горько заплакала. Она чувствовала себя незаслуженно и грубо оскорбленной, может быть, в первый раз в жизни. Она старалась побороть себя, закусывала нижнюю губу, но спазматические рыдания против воли вырывались у нее из груди; наконец, мало-помалу успокоилась. Горящими глазами она смотрела в темноту, дергала и комкала в руках кружевной платок. Потом встала. Зажгла свечу и стала быстро раздеваться. Она чувствовала себя очень утомленной, о будущем она не думала. Оно куда-то исчезло.
Она сидела полураздетая на постели, когда в комнату вошел Григорий Александрович.
— Елена, — сказал он, — прости меня.
Он подошел к ней, хотел взять за руку. Она быстро отдернулась.
— Ступай прочь, — воскликнула молодая женщина. Ее била частая нервная дрожь. Она испытывала гнев и отвращение к своему мужу.
— Ступай прочь. Поезжай к своей мертвой любовнице. Я не держу тебя.
Резкие слова, почти выкрики, подействовали на Оболенского. Он отступил назад. Удивленно, почти пугливо по- лядел на свою жену, безмолвно повернулся и вышел.
V
— Я отомщу! Я этого так не оставлю. Я отомщу! — шептала угрожающе Елена Владимировна, кутаясь в одеяло и дрожа всем телом.
Она ясно сознавала, что муж изменяет ей, обманывает.
Вдруг образ соперницы, яркий и отчетливый, возник перед ее лихорадочно возбужденным сознанием. Она видела ее лицо, пристальный темный взгляд. Снова ощущала непонятную робость и неловкость, которую она испытывала при встречах с этой странной и властной девушкой. И теперь ей казалось, что она смотрит на нее с надменной улыбкой, слегка отворачиваясь.
Молодая женщина быстро вскочила с постели. Сунула обнаженные ступни в туфли, накинула платье и закутала голову платком. Она еще чего-то искала. Успокоилась, когда рука ее нащупала маленький револьвер, захваченный ею накануне.
