Колесо Фортуны - де Ченси Джон

—  Rien ne va plus, ^[7]— сказал крупье, и мы оба с жадностью стали следить за прыжками костяного шарика, и оба выругались, когда он приземлился не там, где нам хотелось.

Теперь я поддерживал баронессу обеими руками, прижимая к себе, и мог почувствовать, как ее тело опять усохло после остановки колеса.

— От нее мало что осталось, — сказал я.

— Рак, — отозвался генерал. — Я думал, что она на это поставит. Правда, я предполагал, что она поставит одновременно еще на что-нибудь. Но она, видимо, хотела полностью очиститься от него.

Он вновь потянулся через меня и поставил на кон все, что осталось от ее фишек. Она опять проиграла.

— О, черт, — сказал генерал очень тихо. — О, черт, черт, черт.

Чтобы поднять ее вместе со стулом, оказалось достаточно всего лишь одного пурпурного служителя. Я протянул руку и дотронулся до генерала, который вытянулся во фрунт, провожая ее взглядом.

— Мне нужно закончить, — сказал я.

Он посмотрел на меня и кивнул.

— Конечно, старина, — сказал он, сгребая свои фишки. — Мы оба будем ждать вас в «Бентли».

Он посмотрел на свои фишки.

— Я бы дал вам их, — сказал он. — Но мы не можем передавать фишки друг другу. Это одно из их проклятых правил, понимаете.

Я кивнул, и он подтолкнул фишки по небольшому желобку в столе в сторону крупье в качестве чаевых.

—  Pour votre service, ^[8]— сказал ему генерал, и крупье, как автомат, отвесил один из своих маленьких поклонов.

—  Merci beaucoup, ^[9]— отозвался он.

Очень скоро, всего три ставки спустя, я испытал такое чувство, что сейчас все пойдет абсолютно хорошо. Теперь я точно знал, что выиграл. Я подтолкнул по желобку щедрые чаевые крупье, но не последовал примеру генерала, сохранив при себе оставшиеся фишки, поскольку благополучие крупье меня не слишком заботило.

—  Merci beaucoup, — сказал он с тем же поклоном, которым одарил и генерала.

То, что осталось от баронессы, мы отвезли в больницу. Через несколько часов я откликнулся на настоятельное требование генерала и согласился на то, чтобы меня отвезли в отель, оставив его у кровати баронессы в тускло освещенной палате. Я надеюсь встретить их когда-нибудь вновь, но кто может загадывать на будущее? Такого рода встречи всегда зависят от массы случайностей.

На следующее утро, после плотного вкусного завтрака, я прошел, возможно, в последний раз через высокие парадные двери отеля «Сплендид» и неторопливо спустился по ступеням крыльца к терпеливо ожидающему меня «Роллс-Ройсу» модели «Серебряный призрак», на задних дверях которого красовался изящный семейный герб, герб того самого легендарного и богатого рода, на принадлежность к которому я претендовал вчера, а сегодня стал действительно принадлежать.

Шофер приветствовал меня с особым почтением, поскольку я был достаточно мудр, чтобы благодаря своему выигрышу возвысить свое положение от дальнего, никому не известного родственника до старшего сына и наследника практически неисчислимого богатства. После смерти моей престарелой матушки я стану одним из богатейших людей в мире. Сейчас же я находился примерно на десятом месте.

С глубоким поклоном (гораздо более почтительным, должен сказать, нежели те, что отвешивали мне крупье из казино «Мираго») шофер открыл дверь моего «Роллс-Ройса», и я сел рядом с Дениз Шандрон, поцеловав ее в губы, о чем я так мучительно мечтал, кажется, с незапамятных времен.

У меня было два прекрасных повода поцеловать ее: во-первых, она скоро станет моей женой, а во-вторых, она была прекрасна, как только может быть прекрасна женщина.

Уильям Сандерс

УДАЧА ЭЛВИСА МЕДВЕЖЬЕЙ ЛАПЫ

Дедушка Девять Убийц сказал: «У человека всегда есть право попытаться изменить свою судьбу».

Он изрек это в ответ на мой рассказ о кузене Марвине Плохой Воде, который внезапно дал отставку Мадонне Колибри после того, как обе семьи уже официально договорились о помолвке, и привез домой девушку Из племени команчей, имени которой никто не мог произнести. Дед никогда не был падок на такого рода сплетни, но дело происходило через два года после его смерти, и он, естественно, интересовался любыми, которые я ему приносил, когда приходил положить немного табаку на его могилу.

— Право изменить свою судьбу, — повторил он с видимым удовольствием, словно ему нравилось, как это звучит. Что характерно для прародителей: они то и дело повторяются. А происходит это, я думаю, потому, что у них полно свободного времени там, в мире духов, а заполнить его особенно нечем, кроме как слушать звуки горних труб.

Я же сказал: «Право не знаю, эдуда.А как тогда насчет Элвиса Медвежьей Лапы?»

— Я же говорю, что у человека есть право попытаться, — сказал дед, нисколько не раздосадованный моим неуважительным замечанием. Было время, когда он мне за такое голову бы оторвал, но, став покойником, он, похоже, несколько смягчился. — Преуспел он в этом или нет, это другой вопрос.

Он рассмеялся сухим и скрипучим стариковским смехом.

— А кроме того, не всегда можно распознать, как ты ее меняешь, к лучшему или к худшему. Как и в истории с Элвисом Медвежьей Лапой… Помнишь ли ты ее, чуч!

— Как же такое забудешь? — удивленно спросил я.

— Ну, — сказал дед, — ты же был совсем ребенком.

Я и правда был тогда ребенком, но я бы пришел в неистовство, словно намокшая сова, если бы кто-нибудь сказал мне такое. Той весной мне исполнилось двенадцать, и я представлялся себе годным на все, совершенно взрослым воином чероки — разве великий Харлей Дэвидсон Оосаве не убил тех трех охотников за рабами из племени осаге, когда ему было всего тринадцать? Да каким, к черту, воином — я полагал, что вполне созрел стать членом Совета, если опустить пустые формальности вроде возраста.

В те дни, непосредственно предшествующие времени Игры, я мог слышать, а мог и не слышать о том, что Элвис Медвежья Лапа был выбран игроком того года от клана Оленя. Если я об этом и слышал, то не придал этому особого внимания. Во-первых, как члена Аниджисквы —клана Птицы — меня это не касалось непосредственно, а во-вторых, в преддверии дней Игры мой ум занимали другие мысли.

Это был последний год, когда я должен был принимать участие в соревновании по стрельбе из тростниковых трубочек, а на следующий год я уже буду в подгруппе юношей, и если в течение следующих двенадцати месяцев Кристи Красная Птица не наступит на гремучую змею, он вышибет мне мозги во время борьбы так же, как и всем остальным. Поэтому я твердо намеревался победить хотя бы в этом году и практиковался как проклятый каждую свободную минуту.

Но, как я ни надувался, окружающее все-таки не оставляло меня безучастным. Как ни трудно об этом говорить, но в те времена Игра все же еще что-то значила,вокруг нее что-то происходило.Не то что теперь…

Впрочем, может и не стоит так говорить. Может, в детстве просто все кажется крупнее и волнует больше или, может, человеческая память любит улучшать действительность. И все же мне кажется, что время Игры теперь не то, что прежде. Теперь люди идут на Игру, как на прогулку. Или все дело во мне?

— Все дело во мне, — сказал я дедушке Девять Убийц, — или время Игры все-таки потеряло свою важность за последние несколько лет? Конечно, я говорю не о самой Игре, — добавил я поспешно. Не следует очернять священные материи, когда говоришь с прародителем. — Я хочу сказать, что она по-прежнему остается стержнем жизни всего года, всегда им была и всегда будет…

—  Не всегдабыла, — перебил меня дед. — В старые времена, во времена Юэса, она была совсем не то, что сейчас. Ты же это знаешь, чуч.

— Да, да. — Я это прекрасно знал; он довольно часто рассказывал мне об этом наряду с другими историями о Народе. Хотя в этих рассказах мне всегда чудился привкус нереальности; я никогда не был уверен, стоит ли принимать всерьез все эти россказни о Юэса. В дедовых рассказах говорилось даже, что были времена, когда у Народа вовсе не было Игры, но кто может хотя бы представить себе такое?