Проклятый город - Молитвин Павел Вячеславович

— Нет, — сказал Юрий Афанасьевич и, почувствовав, как она внутренне напряглась, пояснил: — После потопления «Голубого бриза» глупо соваться на Большой Барьерный. Во всяком случае, в обозримом будущем. Но есть на этом шарике еще пара-тройка мест, где я хотел бы побывать и где найдется работа для опытного шаркмена. В Стокгольме у тебя будет время подумать, захочешь ли ты ко мне присоединиться.

— Захочу, — промурлыкала Эвридика, а Радов подумал, что изготовить фальшивые документы будет не просто и не дешево. Но, как гласит старинная русская пословица: были бы кости целы, а мясо нарастет.

Для ребят, убравшихся наконец с палубы, все еще может обернуться к лучшему. Сыч станет, как он выражается, «компбоем»; Битый — телохранителем или вышибалой, а Травленый заделается штатным предсказателем в какой-нибудь фирмочке. Оторва, если повезет, будет дурачить почтенную публику своими телекинетическими фокусами, а Генка с Вороной продолжат карьеру наемников. Вопрос только, как быть с Сан Ванычем…

О себе он не беспокоился. Россия — не самое худшее, но и далеко не лучшее место в этом чавкающем, икающем, блюющем, спаривающемся и активно испражняющемся мире, и всякий раз, покидая ее без радости, но и без сожалений, он не рассчитывал вернуться и все же возвращался. И, если бы не сознание того, что он оставил Гвоздя в руках полицейских, Юрий Афанасьевич считал бы, что на сей раз покидает родину с барышом. Но тут уж он действительно ничего не мог сделать — не штурмовать же ему с ребятами городскую тюрьму…

— Ты все еще думаешь, как бы посильней насолить мцимовцам? Неужели тебе мало «Голубого бриза»? — спросила Эвридика, заметив набежавшую на лицо Радова тень.

— Мои счеты с МЦИМом закончены, — успокаивающе сказал Юрий Афанасьевич, отметив про себя, что Рика третий раз спрашивает его о МЦИМе и, стало быть, тревога все еще грызет ее. — Если даже Сыч сумеет влезть в файлы твоего бывшего мужа, я не собираюсь предавать огласке информацию, порочащую это богопротивное заведение. Я не Арколь.

— Кто-кто?

— Арколь. Один из парижских мостов называется «pont d'Arcol»…

— Точно! Напротив Notre Dame! — оживленно воскликнула Эвридика. — А что ты делал в Париже?

— Оказался там проездом и глазел на местные достопримечательности, — с ухмылкой ответил Радов. — Так вот, не помню, кто этот мост атаковал, а кто защищал, во время многочисленных парижских усобиц, но факт тот, что подступы к нему находились под перекрестным огнем. Узкую площадь перед мостом усеяли трупы. Знаменосец был убит, войско колебалось. И вдруг юноша с горящими глазами и развевающимися волосами подхватил упавшее знамя и, размахивая саблей, крикнул: «Мое имя Арколь! За мной! Ура!» Он бросился на мост и, понятное дело, был убит. Но пример его увлек атакующих, и они, ринувшись вперед, захватили мост. Теперь он носит имя этого юноши, о котором никто ничего не знает…

— Да-да, я тоже слышала эту историю! Мужественный поступок!

— Вспышка решимости опьяненного жаждой славы юнца, который перед смертью не забывает выкрикнуть свое имя, — хмуро изрек Юрий Афанасьевич. — Но я лично следовать его примеру не намерен. И тебе не советую. Даже если у нас появится возможность шантажировать мцимовцев — ради восстановления, например, твоего доброго имени — лучше нам этого не делать.

— Мы не будем этого делать! — радостно сказала Эвридика, чутко выделив из сказанного Четырехпалым два самых важных для нее в данный момент слова: «нас» и «мы». — Только бы они нас оставили в покое.

— После того, как поищут и не найдут, придется оставить, — сказал Радов. — Слышишь? Кажется, тебя зовет отец.

Эвридика крепко стиснула его пальцы и умчалась к Стивену Вайдегрену.

Юрий Афанасьевич подумал, что надо бы сходить, проверить, как там ребята устроились на ночлег, но вместо этого крепче вцепился в леер, не в силах отвести глаз от парящих над кильватерной струей чаек. На фоне быстро темневшего на юго-востоке неба они казались ослепительно белыми, а пронзительные крики их звучали почти по-человечьи.

Автобус мчался по пустынному Ново-Выборгскому Шоссе, словно убегая от туч, наплывавших на Питер откуда-то из глубин России. Сидевшая у окна Эвелина заснула еще при выезде из города — сказывалось действие биостимулирующего браслета и решетниковских пилюль. На подъезде к Симагино Снегин тоже начал задремывать, а в районе Кирилловского забылся тяжелым, беспокойным сном.

Посещавшие его видения были обрывисты и бессвязны. Сначала ему снилось, что изготовленные для них Петей Щелкуновым — носившим, разумеется, кликуху Щелкунчик — идентификационные карты рассыпаются у него в руках. Потом пригрезилась засада на автовокзале — которой не было и быть не могло. Но с ней Игорь Дмитриевич лихо расправился, расстреляв врагов из слайдера, который, ясное дело, с собой не взял. Затем он полюбовался взрывом «Голубого бриза», представившегося ему в виде неуклюжего броненосца времен Первой мировой. Причем снилось ему почему-то, что топит эту махину не Радов, а стая ихтиандров. Завершился весь этот невразумительный, тягостный калейдоскоп полетом над ночным Питером. Зрелище видимого с высоты птичьего полета города, окончательно затопляемого темными водами алчности и злобы, ненависти и отчаяния, тоски и печали, подействовало на Снегина столь удручающе, что он вывалился из тенет сна весь в поту, с отчаянно бьющимся сердцем и мерзостной ломотой в висках.

— Прав был доктор Монтэгью, писавший: «Язвы желудка возникают не от того, что вы едите. Язвы возникают от того, что съедает вас»! — пробормотал Игорь Дмитриевич, с завистью косясь на Еву, спавшую сном праведницы. Некоторое время он всматривался в ее скупо освещенное проносящимися мимо фонарями лицо, показавшееся ему в их мертвенном свете таинственным и прекрасным, а потом тихо продекламировал своего любимого Хайяма:

И тут, словно ожидавший его пробуждения, запищал мобильник.

— Вовремя ты дал деру, — не тратя время на приветствия, произнес Андрей Ефимович Волоков. — Контора твоя перестала существовать. Неизвестные бахнули по ней из heavy fist. [36] Жертв нет. Гости твои успели смотаться.

— Слава богу! — прохрипел Игорь Дмитриевич и, откашлявшись, сказал: — Мне очень жаль. Я возмещу ущерб, как только встану на ноги.

— Береги себя. И не забывай корешей.

Андрей Ефимович отключился, а Снегин, вытирая пот, хлынувший внезапно изо всех пор, подумал, что ущерб по его берлоге — это отзвук взрыва «Голубого бриза».

МЦИМ действительно стрелял по воробьям из пушек, но беда заключалась в том, что хотя сами воробьи оставались целы, все вокруг них валилось и рушилось. Эвелина, Эвридика, Радов со своими курсантами, Патрик Грэм… И черт дернул этого самоуверенного писаку бродить по Питеру где ни попадя!

Интересно, в силах ли осталось их с МЦИМом соглашение, подумал Игорь Дмитриевич, припоминая, как некогда один из мцимовских переговорщиков нажил его интеллектуальным террористом. Terror — по-латински страх, ужас, хотя римляне предпочитали слово «timor». Таким образом, его окрестили интеллектуальным устрашителем — не так уж плохо, если вдуматься! И если в Стокгольме он не обнаружит на счету обещанную сумму, то, как бог свят, напомнит здешним метазоологам о своем существовании! Интеллектуальный террорист тем и отличается от обычного, что в состоянии испортить жизнь оппоненту, находясь на другом краю света. Правда, саму жизнь он отнять не в состоянии, но даже самый заклятый враг не посмел бы обвинить Игоря Дмитриевича в кровожадности. У него другие методы, в основе которых лежит обладание необходимой информацией. Кстати, надо будет узнать, не раскаркал ли радовский интеллектуал вожделенные файлы из Пархестова ноутбука…