Священный месяц Ринь - Лазарчук Андрей Геннадьевич

– Сатанинское искушение, – сказал отец Александр. – И овладело столь многими… Печально.

– В таком случае Сатана крайне непредусмотрителен. Ведь именно благодаря тому, что сомнение и гордость присущи большей части человечества, вашей церкви удалось удвоить число прихожан – за счет здешних неофитов, кажется, чересчур страстных в вере… как, впрочем, и положено неофитам… тихо…

По коридору кого-то проволокли.

– Не к нам, – сказал отец Александр.

– Не к нам… – эхом отозвался Юл. – Вы в первый раз в тюрьме? – спросил он отца Александра.

Отец Александр вздрогнул.

– Я? Да. Да, первый, конечно… А вы?

– А я сидел однажды. Три дня. У вас.

– За что же?

– Непочтительное высказывание в публичном месте… неопытный еще был, неосторожный…

– Но тогда, наверное, не в тюрьме, а в монастыре?

– Какая разница…

– Но, Юлий Владимирович! – воскликнул отец Александр. – Как можно сопоставлять – убежище и узилище?

– Мне показалось, что разница только в названии, – сказал Юл. – Конечно, вы видите оттенки… А мы, поверьте, просто не обращаем на эти оттенки внимания. Лишение свободы – что еще надо?.. Вообще России не везет со свободой: то крепость, то тюрьма, теперь вот – монастырь… но в монастырь идут добровольно – а когда человек рождается в монастыре, всю жизнь в нем проживает и умирает, так и не увидев ничего кроме… это уже должно называться как-то иначе. И потом: если вера внедряется такими мирскими способами… может у вас человек, заявивший, что он атеист, поступить хотя бы в технический вуз?

– Тихо, – сказал отец Александр. – Вы слышите?

– Стреляют, – сказал Юл. – Далеко.

Несколько минут они прислушивались к стрельбе. Потом все стихло.

– Будете продолжать? – спросил отец Александр.

– Нет, – сказал Юл. Ему вдруг стало все равно.

– Так вот: может быть, вы и правы. Может быть, это только так выглядит со стороны, а может быть, верно и по существу. Не знаю. Но дело в том, что иного пути нам просто не дано. И это – последний шанс, причем не для нас, а для вас, для всех гордецов и сомневающихся. Или жизнь будет переустроена в духе Евангелия, или просто прекратит течение свое. Не мне вам рассказывать, что творится в безбожной части мира – насилие над самим естеством, взять хотя бы сны по заказу, как их?..

– Онейропии, – подсказал Юл.

– …эти проживания во сне других жизней, бесконечно греховных… и становится ясно, что альтернативой духовному возрождению мира будет не нынешнее ваше богатство и мощь, а всеобщее озверение и вырождение. Через двадцать лет, через пятьдесят – но неизбежно.

– И миссия России – это возрождение совершить?

– Ваша ирония ни к чему. Более того – даже у вас в высших кругах понимают это – потому что помогают нам. Должен сохраниться резерв духа, который даст человечеству возможность выстоять и остаться тем, чем было замыслено: общностью подобий Божьих…

– Новый ковчег, значит, – сказал Юл. – В океане греховности. И то, что мы даем вам деньги, энергию, продовольствие, возим вас на своих кораблях по планетам – это все во имя сохранения вашей духовности? Интересная мысль. Хотите, я открою вам вашу же величайшую государственную тайну? Вы слышали что-нибудь об Обители святого Александра Суворова?

– Не помню, – сказал отец Александр.

– Есть такая обитель – внеепархиальная. К северо-западу от Царицына. Берут туда только мальчиков-сирот пяти, самое большее семи лет. Там они и живут до самой смерти – всю жизнь в стенах. А под землей там заложены термоядерные заряды, и монахи дежурят при подрывной кнопке. Мощность зарядов достаточна, чтобы всю Евразию засыпать радиоактивным пеплом – да и на Америку кое-что попадет… Теперь вам понятно, почему Конфедерация так лояльно к вам относится?

– Этого не может быть, – тихо сказал отец Александр. – Этого просто не может быть – того, что вы рассказали…

– Наведите справки. Только осторожно.

– Это чья-то ложь, которая…

– Туда время от времени приглашают инспекторов Конфедерации – наверное, чтобы мы не теряли остроту восприятия… Мой отец был там дважды. Монахи довольно ехидно говорили, что пример его прадеда оказался чрезвычайно полезен.

– Теперь – к нам, – сказал отец Александр.

Дверь отъехала. Юл встал.

– Ваше преосвященство, – сказал иерарх. – Прошу ваше.

Отец Александр встал, повернулся к Юлу и иноку, поднял руку, благословляя.

– Господи, помилуй нас… – прошептал он.

Юл задремал и проснулся, казалось, прошла минута, но руку он успел отлежать намертво – рука мотнулась и стукнула его по груди, тяжелая и бесчувственная, как деревяшка. Было тихо – так тихо, что слышалось попыхивание свечи: на фитиле образовался длинный нагар, пламя дергалось и коптило. В руку горячо и больно пошла кровь. Юл сидел неподвижно, стиснув зубы. Наконец, рука обрела подвижность, хотя и оставалась еще тяжелой и горячей. Шевельнулся Олег, застонал. С него наручники не сняли – боялись. И тут опять загремела дверь.

Она отъехала немного, и в щель кого-то втолкнули. Человек упал ничком, закрывая лицо и голову руками – и тут же камеру наполнил резкий, разрывающий ноздри смрад Игрикхо. Юл вскочил, зажимая рот и нос. Олег закрылся руками и смотрел, ничего не понимая спросонок. Человек медленно перевернулся на бок, подтянул колени к животу и с минуту лежал так, не двигаясь и, кажется, не дыша. Он был оборван и страшно, фантастически грязен. Потом он со всхлипом втянул в себя воздух и выстонал…

– О-о-о, дья-авол…

По голосу Юл его и узнал. Это был Петров.

– Владислав Аркадьевич? – наклонился над ним Юл. – Что с вами сделали?

– Кто это? – спросил Петров со страхом. Ладоней от лица он не отнял. – Юлий Владимирович? – Что вы тут делаете?

– Представьте себе – ищу вас. Но – что с вами? Вас били?

– Похоже на то… Посмотрите, что у меня с глазами, – он с трудом убрал руки.

Вокруг глаз были черные круги, веки вздулись и запеклись кровью. Юл осторожно – Петров напрягся и застонал – кончиками пальцев раздвинул веки. Ничего нельзя было разобрать: какой-то рубиново блеснувший студень…

– Ни черта не видно, – сказал Юл. – Тут только свеча.

– Чем-то хлестнули по глазам, – сказал Петров. – Я не понял, чем.

– Цепью, чем же еще, – мрачно сказал Юл. – Ладно, главное, что не вытекли, все остальное поправимо. Больно?

– Больно, конечно. Еще ребро… вот здесь…

Юл потрогал. Под пальцами хрустело.

– Кто же это вас?

– Не знаю. Окружили, кричали… потом отвели куда-то Вецу…

– Это садовник?

– Да… и чем-то меня по глазам… Мне кажется, его убили.

– И где же все это происходило?

– Там – в Рощах.

– Вы пошли в Рощи? Без фильтров? Как же вы выдержали?

– Да… ничего. Выдержал. Запах и запах. Ничего.

– Что же вы рацию-то забыли, – сказал Юл. – Разве же можно так?

– Забыл, – сказал Петров. – Быстро собрались – только в монастыре и вспомнил. Слушайте, – он попытался сесть, – надо же как-то сообщить…

– Знают, что мы здесь, – сказал Юл. – Утром выцарапают. Или днем.

– Да нет, я не про это, не про нас. Послушайте: мне Филдинг описывал здешнюю ситуацию и просил проверить кой-какие предположения… гипотезы… Я и проверил. И все сходится, понимаете?

– Нет, – сказал Юл. – Я ничего не знаю о предположениях Филдинга. Он со мной не делился.

– Ну, значит… мне-то он все описал детально… Ладно, слушайте. Эти животные, Игрикхо, выделяют огромное количество летучей органики, и в этот букет входят амины, необходимые для работы «трезубца» – есть у здешних людей такая железа… а «трезубец» вырабатывает гормоны, которые регулируют энергетику нейронов мозга… понятно, да? Им всем время от времени нужно дышать этим запахом – который от Игрикхо. Но это не все. У Игрикхо детеныши появляются раз в четыре года, и к двум годам они проходят критическую фазу развития… для того, чтобы начать созревать, им надо получить извне гормоны роста, которые их организмы не продуцируют…