Сорока на виселице - Веркин Эдуард

Рукопись, найденная в безмолвии.

– В шкафу синхронной физики скелетов хватит на всех. – Кассини спрятал тетрадь в карман. – Более того, они обновляются каждый месяц, такие, как Уистлер, продуцируют их сотнями. Что объяснимо – мертворожденное не может создать живое, Реген выбран не случайно.

Кассини погрустнел.

Реген выбран не случайно. Здесь очень тихо. Здесь нет птиц и насекомых, здесь ветер, туман, облака, тихое, спокойное место… Хотя Уистлер утверждает, что его покусали комары.

– А почему в записях присутствует «Тощий дрозд»? – спросил я.

– Это не наш «Дрозд», – ответил Кассини. – Космофлот любит давать новым судам удачные имена, это, может быть, уже пятый «Тощий дрозд»… Когда мы вернемся на Землю, я, пожалуй, подниму данные по «Фамагусте».

– А что такое LL-разрыв? – спросила Мария.

– Да кто его знает… – ответил Кассини. – Свободный волк… Синхронные физики обожают многозначительные словосочетания, это страсть… Их арго меняется каждые тридцать лет, с каждым новым поколением, с каждой катастрофой, с каждым новым безумцем, да, это отдельная тема…

Кассини хотелось пить, он потер горло.

– Должен признать, ересь их велика, невзирая на возвышающиеся руины, они вновь и вновь начинают строить башню…

Испытывать небо на прочность, раз за разом.

– И когда очередная башня с грохотом обрушивается на головы своих незадачливых архитекторов, тут же – еще не успевают осесть пыль и стихнуть стоны – появляются новые, в зубах циркуль, в руках мастерок, в глазах… решимость…

Еще буссоль. На семнадцатой станции на полке над моим рабочим местом стояла буссоль.

– Каждая эпоха начинается с океана, который должен быть преодолен, и вот мы снова на берегу. Но в этот раз построить каравеллу не получается, и не получится привязать себя к бочке… мне кажется, я говорил про бочку, впрочем, ничего удивительного, мы же на Регене, мы в потоке, все двоится, троится, умножается…

Он замолчал, стал разглядывать руки, они все руки рассматривают, возможно, это из-за полярного дня. Я не удержался, посмотрел на руки и неожиданно обнаружил мозоли. За несколько дней здесь я успел приобрести отчетливые мозоли, видимо, слишком много переносил книг, надо все-таки наладить кар и вытребовать платформу.

Кассини разглядывал ладони, ему что-то не нравилось.

– Я лучше пойду, – сказал Кассини. – Я же шел… В лабораторию, а вы меня перехватили… К энергетикам, у них сложности… Я пойду.

Кассини поднялся из-за стола, слегка поклонился, направился к выходу в холл.

– А тебе не показалось странным, – спросила Мария, – что в развалинах мы нашли… эти записи?

– Здесь везде встречаются какие-то записи… Мы окружены мыслями умерших людей, миллионами их мыслей, не странно ли…

– Иногда это пугает меня, – призналась Мария. – И я пытаюсь проверить…

Кассини неожиданно вернулся, торопливо приблизился, остановился рядом с нами, хрипло дыша, навис над столом.

– Вы верите в поток Юнга? – спросил он.

Кассини сегодня явно не в себе.

– Уистлер рассматривает вариант, что потока Юнга пока еще нет, – ответил я. – Что ему лишь предстоит возникнуть. Образоваться из корпускул пламенеющих смыслов и слов.

Нервы.

– Синхронная физика – самая передовая наука, изучает то, чего еще нет, – быстро проговорил Кассини. – Этой шутке довольно много лет, а я сейчас не о шутках, какие там корпускулы…

– Половина наук изучает то, чего нет, – тут же ответила Мария. – Например, математика.

– Математика, к сожалению, существует, – ответил печальный Кассини. – А знаете, Мария, я слегка передумал, в этой тетради определенно что-то есть, я ознакомлюсь. Во всяком случае, это весело… Я слегка устал.

Вена на его лбу свернулась в выпуклый завиток, щеки впали, Кассини похудел.

– Вы понимаете, что происходит? – вдруг жалобно спросил он.

Мария промолчала, а меня он явно не спрашивал.

– Я понимаю… я думал, что избавился от этого проклятья, но нет, оно во мне… оно вокруг, везде, жертвы принесенные, жертвы назначенные…

Кассини потрогал лоб.

– Это ведь болезнь. – Кассини тер лоб. – Утонченная разновидность безумия. Я хотел забыть это, но… мне напоминают. Я уже отступал… И я не в том возрасте, чтобы отступать вновь… поздно… да и некуда отступать.

Я не особо понимал, о чем они, и произнес самое глупое, что можно было произнести:

– Мария, скоро ты запишешься в синхронные физики. Будь осторожна, из этих песков нет возврата.

– Я все же пойду…

Но не уходил, надеялся, что мы его остановим, никто не может уйти, все чего-то ждут.

– Синхронная физика – солнечное пятно среди серого войлока повседневности… – неуверенно сказала Мария. – Свет. Надежда. Разряд молнии.

Войлок – прекрасный материал, теплый, надежный, первые корабли, долетевшие до Марса, были утеплены войлоком. Чтобы свалять войлок, нужны сильные пальцы.

– Свет, это да… Ньютон весьма осторожно… я бы сказал, с опаской подходил к вопросам, связанным со светом. В частности, со скоростью света. Даже в «Оптике» он упрямо не замечает главного. Не припомните почему?

– Если есть скорость света, то есть и скорость тьмы, – предположил я.

Кассини заглянул в мою кружку, поморщился.

– Красиво, – кивнул он. – И, в сущности, близко к истине. Опасные материи, знаете ли, мой надежный друг… Если скорость света конечна, то возникает закономерный вопрос – кто назначил ей предел? И зачем? Если бы скорость света была беспредельна, то Вселенная купалась бы в световом потоке, был бы только свет и свет, ни смерти, ни зла, ни скрежета зубовного. Почему после «Да будет свет» свет стал не повсеместно? Возможна ли жизнь во Вселенной, где скорость света бесконечна? Точно ли Бог создал мир, в котором свет ограничен? И где мы, собственно, находимся? Сами понимаете, от таких размышлений до ереси меньше шага, да они и есть ересь, триста лет до великого оптика за такие мысли сжигали на кострах целыми кварталами…

Мария задумалась, я задумался. Хорошо здесь.

– Алан Сойер понимал это как никто, – прищурился Кассини. – Вы, наверное, знаете, как была открыта механика подпространственного перехода?

Здесь хорошо, отсюда никто не может уйти.

– Да, конечно, – сказала Мария. – Это знают все.

Путешествие, четвертая кругосветка, и в этот раз Сойер отклонился к югу. «Ада» шла вдоль побережья Чили, до мыса Горн оставалось меньше суток, западный ветер становился сильнее с каждой милей, и был уже слышен великий южный рев. Айсберг, «Ада» приблизилась, ледяная гора пришла в движение, едва не накрыла яхту, секунда, не дольше секунды. Почему-то с Сойером такие истории случались чаще, чем с остальными. Или он умел видеть то, чего не замечали другие.

Я не помнил эту историю, или забыл, или мне рассказывали ее иначе, или это была другая история, я подумал, что все истории открытий напоминают друг друга. Тупик. Удар молнии. Озарение. Молния. Тупик. Правила общие, подлинно великие открытия совершаются вдруг.

– Изящное решение, тут нечего возразить. – Кассини оставил мою кружку. – Я всегда завидовал – просто, необыкновенно просто, но увидеть может только прирожденный гений… Но не это важно, нет! Гораздо важнее другое…

Кассини принялся расхаживать от стола до барной стойки и обратно.

– Ведь механика гиперпрыжка – это искусство опрокидывания айсберга, по сути, в механике этой нет ничего экстраординарного, это работа с равновесием, рычаг, с помощью которого Архимед грозился сдвинуть Землю. При опрокидывании никакого настоящего превышения скорости света не происходит, на что прямо указывает отсутствие релятивистских парадоксов…

– А барьер Хойла? – перебила Мария.

– А что барьер? Барьер – одно из побочных явлений опрокидывания, не более. Это поверхность, граница стихий, воды и воздуха, при пересечении ее со льда смывает налипшие птичьи перья, помет и рыбьи кости, это закономерно… и абсолютно неинтересно. Технология гиперпрыжка – это не прорыв, это необычайно ловкий фокус, таким фокусам человечество за время своего существования обучилось превосходно, очередной из способов проглотить шпагу, их, кстати, десятки… И Сойер это прекрасно понимал. Понимал и хотел большего! Его не устраивал вызов по плечу, он хотел… настоящего!