Должность во Вселенной - Савченко Владимир Иванович

— Строго говоря, — сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту пленку, — горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и там важны калории.

— А мышление тоже окислительный процесс?! — раздраженно повернулся к нему Корнев.

— М-м… не знаю, — астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с таким сердцем, — не думаю…

— Конечно, Александр Иванович, — подал голос Миша Панкратов. — Творческое горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.

— А, да поди ты, трепач! — с досадой пробормотал главный. Персептрону откорректировали, что и это — «не то».

…и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление во времени — и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то. Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало оно боками расплывчатые сизые заросли… Тем не менее это было свое, понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем более командами для автомата. И Галактики имели вид живого в определенных режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки, горные хребты, моря… но у них это было просто так. А у расплывчатого не то кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось, что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало невыразимое при всей своей интуитивной понятностицелесообразное поведение. Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой-то эмоциональный резонанс.

Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это «то». Улов стал попадаться чаще:

— Центральное скопление Галактик в шторме, звезда с единственной планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока — похоже, шел водопой (впрочем, может, и не «водо-»). И по другому берегу потока змеились, не пересекаясь, узкие желтые полосы — «коровьи тропы». Это, хоть и сильно дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к чему-то (к ручью) склониться, чтобы «попить», и затем двигаться с целью дальше, «пастись».

— Окраина скопления Галактик в иной Метапульсации, ядро «Андромеды-187», Желтая звезда, четвертая планета с повышенной против Земли сухостью, гористая твердь с редкими вкраплениями озер…

…И ползет по широкому ущелью нечто извивающееся, долгое, овальное в сечении, ребристое (или гофрированное?) — полосы играют в такт изгибам. Сдвиг в тепловой спектр — светится долгое, светится, зараза: впереди по движению и сверху ярче, к хвосту и вниз слабее. Выходит, теплее среды — существо! За ним среди пятен-валунов остается гладкий след-желоб. Вот приблизилось к овальной, под свой размер, дыре в стене ущелья, втянулось туда целиком.

Может быть, не змея это, не гигантский червь — транспорт?!

…А около другого свища на той же планете: огромное, уносящее ствол и ветви за кадр дерево впилось в почву судорожно скрюченными корнями. И продолговатые юркие комочки возле. Их что-то испугало — спрятались меж корней. По движениям ясно было, что от страха прятались.

— Как просто все, как глупо… — задумчиво прокомментировал Толюня эти кадры, когда зажгли свет. — Даже пошло.

Все на него посмотрели

— О чем ты? — спросил Корнев.

— О жизни нашей. И об ассимиляции-диссимиляции как ее основе. Знаете, почему мы различаем, где целесообразные действия, где кто питается, куда стремится и чего боится? — Анатолий Андреевич рассеянно оглядел всех. — Потому что живые существа нашего уровня не есть цельности. Они… то есть и мы сами — просто наиболее заметные… подвижностью, наверное? — части круговорота веществ и энергий в процессах Большой Жизни. Той самой, что видим в режимах «кадр-год» или еще медленней: материков и планет в целом. И звезд-событий, и Галактик. Там тоже что-то от среды, от общего потока времени, что-то у каждого образа свое — но активность есть, а целесообразности нет.

— Жертвенность как альтернатива сделке, — вставил Пец, который присутствовал на просмотре.

— Может быть… — взглянул на него Васюк-Басистов. — Или свобода как дополнение необходимости. Эти круговерти веществ, тел, энергий объединяют все: существа, их стремления и страхи, объекты стремлений и страхов, действия по достижению целей, результаты действий, новые чувства и цели… все! Во всех масштабах и временах. А мы, части, вообразившие себя целым, в иных мирах выделяем коллег по заблуждениям, чувствами понимаем их… то есть себя опять-таки! — и называем это «объективным восприятием мира». А намного ли оно объективней заботы о своей семье?…

Слушали, кривились, комментировали.

Корнев. Страшный ты, однако, человек, Толюня!

Буров. Растут люди…

Любарский. Вот видите, выходит, Энгельс таки был прав в своей уничижительной трактовке нашей жизни как процесса питания и выделения. Куда от этого денешься, раз мы не цельности, а части среды!

Панкратов. Да-да, главное, чтоб классик был прав, а что мы такое на самом деле — дело десятое!

Вникали, отметали, поправками «то» — «не то» и дополнительной информацией о земной жизни все более настраивали персептрон на поиск сложной целесообразной деятельности.

Ящеры — это была наибольшая удача.

Оставшийся за изгородью ящер притянул вплотную к ней волокушу, перепрыгнул через жерди, легко двинулся навстречу первому, принял от него груз. Тот вернулся к двускатной крыше. А этот уложил на волокушу каплю-бурдюк, опять кинулся встретить товарища, который вынес еще более крупный бурдюк. Оба то и дело посматривали вдаль и на стоявшего на углу третьего.

Все было диковинно в съемке, экзотично, инопланетно: многоствольные деревья с листьями-пиявками на конических ветвях, розово-голубое освещение от невидимого за облачной мутью светила, лоснящиеся скаты неровных длинных крыш, облик существ и перламутровый блеск их чешуи. Но смысл их осторожных, с оглядками движений был целиком понятен. Наблюдателей роднил с наблюдаемым масштаб 1:1 во времени и пространстве. Если бы сотрудники лаборатории MB орудовали у той изгороди, они управились бы за такое же время, может, даже малость быстрее.

— Воруют, подлецы, — негромко молвил Буров.

— А того малого на шухере поставили, — добавил Ястребов. — Во дают!

…Накидав в волокушу десятка два капель-бурдюков, два крупных ящера перескочили изгородь и взялись за оглобли. Третий подталкивал волокушу сзади. Процессия удалилась в лес.

И дальше пошло несущественное: материк с заоблачной дистанции, меняющийся-живущий в темпе «кадр-год», планета в сверкающем вихревом облаке ионосферы, изменившаяся в эллипсоидную Галактика с огромным ядром, мерцающие вспышки сверхновых на ее краях… Пленка кончилась, зажегся свет.

Некоторое время все молчали. Собирались с мыслями и пытались справиться с чувствами.

— Нет, ну что… — нерешительно потер лысину Варфоломей Дормидонтович, возвел брови. — Сложная организованная деятельность с распределением функций, животные так не могут. Наличествуют сооружения, изделия. Развито понятие собственности. Цивилизация?…