Пол под ногами у Фортунато вспух. Из разломанных водопроводных труб хлестала вода, в воздухе пахло газом. Фортунато подобрался к трупу и перевернул его на спину.
Каролина!
Это была именно она, вот только шея сломана, кожа на лице и теле исцарапана, искусана и изорвана.
Каролина была его любимицей семь лет. Он никогда не мог предсказать вспышки ее страсти и ее саркастического юмора, никогда не мог насытиться ее неутомимой изобретательностью в постели. За эти семь лет у него бывали другие женщины, но в перерывах между ними он всегда возвращался к ней.
Долгое время он не чувствовал вообще ничего. Огромная глыба бетона с торчащими из нее обломками арматуры едва не задела его, пока он стоял на коленях у ее тела.
Борьба шла между жизнью и смертью, вот и все. Астроном черпал энергию из смерти. Астроном сам был Смертью. Фортунато черпал энергию из любви, обращался за ней к Жизни. И Жизнь забилась в нору, слишком перепуганная, чтобы выйти и взглянуть в лицо Смерти. Выкрикивала пустые угрозы в надежде, что они заставят Смерть уйти.
Фортунато распахнул глаза. Все это произошло в единый миг, и все, чего он не замечал, навалилось на него разом. Мерцающие линии жара, которые он видел в квартире убитого им мальчишки семнадцать лет назад, уходили в ночь.
Чернокожий туз встал на ноги, и сила его гнева оторвала его от пола и на фут подняла в воздух. Он потянулся к туннелю силы, готовый лететь в него, нырнуть в эту воронку и разорвать ее источник на куски.
Он потянулся — но линии исчезли.
Фортунато шагнул сквозь разбитое стекло и повис в воздухе на высоте тридцатого этажа над Манхэттеном. В вышине во всем великолепии своей наготы кружила Соколица — делала крутые виражи над парком. Огни города превращали небо за ее спиной в однотонное серое марево, и она сама казалась плоской, двухмерной, словно воздушный змей. Она сделала над ним один круг, потом устроилась на краю своей разгромленной квартиры.
— Господи! — вздохнула она, — До чего же я устала.
— Ты его видела? — спросил он.
— Нет. Вообще ничего. А ты?
— На секунду. Я видел следы, которые он оставил. Впервые за все время. Впервые я сильнее его. Если бы я мог найти его, найти этот проклятый корабль, я мог бы…
— Что?
«Корабль. Космический корабль. Как у инопланетян, сказал тогда Блэк. Как у Тахиона.
Тахион. Черт, да ведь у Тахиона есть корабль!»
Чем больше он об этом думал, тем крепче становилась его убежденность. Астроном нацелился на корабль Тахиона.
Фортунато подошел к Соколице и поцеловал ее. Аромат их любви висел вокруг них, словно терпкие духи, и как же не хотелось отрываться от этих губ. Женщина слегка пошатнулась, когда он отпустил ее, — и увидела тело Каролины.
— Боже мой!
Фортунато поднял безжизненное тело на руки.
— К тебе это не имеет никакого отношения, — сказал он. — Это имеет отношение ко мне. Забудь об этом.
Против воли его слова прозвучали как приказ. Соколица кивнула.
Он снова шагнул в пустоту над Манхэттеном.
— Фортунато…
Ему хотелось оглянуться, но все уже было сказано. Поэтому он просто шагал дальше, в ночь.
* * *
На улицах, несмотря на поздний час, было многолюдно, и все, казалось, были пьяны, или под кайфом, или охвачены безумием — или все это овладело ими одновременно. Дженнифер привлекала к себе всеобщее внимание, и, если бы не Бреннан, девушка едва ли прошла бы и полквартала без того, чтобы ей снова не пришлось бы пускать в ход свою силу против какого-нибудь назойливого субъекта.
Треволнения этого дня уже начинали брать свое. Ноги у нее болели, девушка смертельно устала, а голод терзал с такой силой, что, казалось, внутри у нее поселился какой-то маленький зверек, с остервенением глодавший ее внутренности. Если она не подкрепится, то не сможет превратиться в призрак. Дематериализация отнимала уйму энергии, а запасов калорий в ее худеньком теле почти не осталось.
Дженнифер заметила уличного торговца, у которого был столь же нетрезвый вид, как и у гуляк вокруг, и попросила у своего спутника купить ей пару мягких соленых кренделей.
— Прости, но больше ничем помочь не могу. — Бреннан с трудом прожевал кусок плохо пропеченного теста. — Сегодня большинство ресторанов закрыты либо пускают только тех, кто заранее зарезервировал места, а во всех остальных столько народу, что нас даже на порог не пустят.
— Этого вполне хватит, — с набитым ртом проговорила Дженнифер. Затем поморщилась и сделала большой глоток из своего стаканчика. — Ну и едкая же эта горчица! — пожаловалась она, одновременно пытаясь говорить и перекатывая кусок льда на языке.
— Хм.
Бреннан остановился, затем вернулся к торговцу и купил у него целую бутылочку горчицы.
— Зачем это? — спросила девушка, заметив, как он прячет бутылочку.
— Потом увидишь.
Он не стал пускаться в объяснения, а девушка была слишком занята едой, чтобы задумываться об этом.
Они шли по улицам до тех пор, пока не свернули в узкий переулок, в котором, как ни странно, было совершенно безлюдно.
— Постой здесь, а я скоро вернусь, — сказал он. — Здесь тебе ничто не грозит.
— Куда ты?
— Домой. Я быстро.
Дженнифер смотрела ему вслед, уязвленная тем, что он, судя по всему, не доверяет ей настолько, чтобы показать, где он живет. Скоро он вернулся с плащом и парой сандалий.
— Они немного великоваты, — сказал Бреннан, — но это все равно лучше, чем ходить босиком.
Хотя ее обида еще не прошла до конца, девушка все же не удержалась от искушения поинтересоваться содержимым рюкзака у него на спине.
— Что у тебя там?
— Разные вещи, которые могут нам понадобиться.
— Как всегда, исчерпывающий ответ. Ты хоть что-нибудь можешь сказать мне прямо? Куда мы идем сейчас?
— Туда, где мы можем получить ответы на кое-какие вопросы. В «Хрустальный дворец».
* * *
Семнадцать лет Фортунато держался в тени. Не из скромности, просто чтобы не привлекать к себе внимания. Он не спасал попавших в завалы шахтеров и не предотвращал нападения на станциях метро. Если не считать нескольких месяцев тайного участия в политических акциях еще в шестидесятых, он проводил все время в своей квартире, за чтением трудов Алистера Кроули [20] и Петра Успенского, [21] изучал египетские иероглифы, санскрит и древнегреческий. Знание ради самого знания казалось ему самой большой ценностью.
Он не мог бы сказать, когда начал меняться. Спустя какое-то время после того, как женщина по имени Эйлин умерла в джокертаунском переулке — ее мозг стер Астроном. Через какое-то время после того, как все книги, которые он читал, от трудов по физике элементарных частиц до описаний масонских ритуалов и «Бхагават-гиты», сказали ему одно и то же: все едино. Ничто не имеет значения. Значение имеет все.
Сегодня он летел над Манхэттеном в лохмотьях вечернего наряда, сияя, как неоновая лампа, и с мертвой женщиной на руках. Пьяные туристы, обдолбанные джокеры и припозднившиеся театралы задирали головы и смотрели на него, и это не имело значения.
Фортунато подумал о том, что может не дожить до утра, и это почему-то тоже совсем не имело значения. Сутенером больше, сутенером меньше — ну и что?
Под ним лежал Джокертаун. Перегороженные улицы были запружены людьми в масках и людьми, которые были обречены до конца своих дней носить эти маски, и все держали в руках свечи, фонари или факелы. Каждый уличный фонарь и каждое окно на Боуэри светило во всю мочь.
Он оставил тело Каролины на крыльце джокертаунской клиники. Толпа расступилась, пропуская его, и снова сомкнулась за ним. Сейчас было не время для сентиментальных жестов. Каролина была мертва, и никто уже не мог ей помочь.
Фортунато взмыл в небо. Там он завис, очистил свой разум и представил себе Тахиона в его женоподобном клоунском наряде и с неестественно рыжими волосами.
