Хозяйка Монстрвилля. Чудовищная уборка
Запись 1. Дорогой дневник! Жить мне остается около суток…
Мерзавка заливала мою замочную скважину суперклеем.
Я сразу даже не нашла, что сказать, когда увидела это действо.
Так и встала, как вкопанная, наблюдая за действиями паршивки, обреченно и молча.
Девица эта — моя соседка с пятого этажа. Дочка хозяев жизни, которым все можно.
Можно — со мной. С одинокой девушкой, за которую заступиться некому.
Отец-инвалид умер в прошлом году, и я осталась одна в крохотной захламленной квартирке.
Хлам я вынесла, квартиру отмыла. Стало чистенько, хоть и очень просто.
Исчез запах болезни и боли.
Но сделать ремонт и привести дом в порядок окончательно мне средства не позволили.
А эти, которые «хозяева жизни», живут в трешке.
Катаются на минивэне, которым почему-то очень гордятся, будто это «Бэнтли».
Меня за человека не считают.
И дочь учат тому же самому.
Она уже не ребенок; рослая, но тощая. Длинная, костлявая.
С застывшей на хорошеньком юном лице капризной маской.
Она боится — или делает вид, что боится, — мою собаку, маленького беспородного песика Боба.
И каждый раз, сталкиваясь с нами на улице, девчонка устраивает шоу «спасите, помогите!».
То убегает в закат вдоль дома, размахивая длинными руками.
То ноет, глядя в мою сторону полными слез глазками.
Бобка ее не тронул ни разу. Даже не гавкнул.
Он в принципе парень флегматичный.
Еще и маленький. Этакая черная щетка на коротеньких ножках.
Подобран на помойке, похож на цвергшнауцера. Словом, не волкодав.
Но это не мешает девчонке биться в истерике, а ее папаше — мне угрожать.
Папаша у нее — амбал двух метров ростом. И интеллектом явно не обезображен.
В последнюю нашу стычку он без каких-либо колебаний достал из машины биту и направился ко мне с целью «переломать хребет этой псине».
Просто чтобы пса не было в доме.
И чтобы его ненаглядное чадо больше не подвергалось опасности.
Ведь если моя «щетка» сорвется с поводка, то свершится, наверное, все самое страшное.
Девчонка, глядя на заступничество родителя, пакостливо хихикала и смотрела с интересом на то, как ее папаша загоняет меня, беспомощную девчонку, с моей мелкой псиной в угол.
Кажется, ее развлекало и даже нравилось то, как ее папаша гоняет меня палкой…
В тот раз мы с Бобом спаслись.
Я сумела выхватить телефон трясущимися руками и сделала вид, что снимаю.
Папаша ретировался, оставив нас с Бобом перепуганными.
Все-таки, этот огромный и сильный амбал боялся, что я накатаю на него заяву в полицию.
И что его оштрафуют или даже осудят он тоже боялся.
Не понимать, что сам творит то, что законом запрещено, он не мог.
Но с тех пор каждый раз при встрече он отравляет мне жизнь всеми доступными средствами.
Язвительными замечаниями. Мерзкими угрозами.
Гадкими обещаниями «переломать», «отравить» и прочими радостями.
Вытрепал мне все нервы.
И я, каждый раз выходя из дома, испытывала тоскливый, гнетущий страх.
Страх снова встретиться с теми, кто надо мной издевается.
Девчонка всегда выглядывала из-за мощной спины родителя с любопытством и мило, мечтательно улыбалась.
Я даже подумала, что она немного умственно-отсталая.
Поэтому и собак боится — не знает, как с ними себя вести.
Оказалось, не отсталая…
По крайней мере, клей на мою замочную скважину она наносила весьма аккуратно и со знанием дела.
Так, чтобы я не сразу поняла, почему не могу вставить ключ.
Чтоб ни потека, ни капельки не было.
Боб в квартире под дверями подвывал и слабо тявкал, что девицу нисколько не пугало.
Она от усердия даже кончик языка высунула. На ее лице блуждала все та же знакомая мне мечтательная улыбочка.
Сохранять спокойствие мне помогал только тот факт, что эта замочная скважина была не рабочая.
Ключ в ней застрял, сломался, да так там и остался.
Так что, по сути, глупая девчонка занималась совершенно бесполезным занятием.
Но ведь она может и рабочую скважину залить в следующий раз, не так ли?
Я деликатно кашлянула, девица ойкнула и от двери отскочила.
Тюбик суперклея от внезапного сильного нажатия щедро плеснул вонючим цианакрилатом и предательски прилип к ее пальцам.
Так что избавиться от него сразу у нее не вышло.
Она в панике попыталась его стряхнуть, а потом просто зажала в кулаке и отступила, спрятав руки за спину и опустив стыдливо глазки.
Ее смуглая загорелая мордашка даже побледнела от страха.
Но девчонка быстро пришла в себя и смело подняла на меня взгляд своих темных, мышиных круглых глаз.
— Ну и что ты мне сделаешь? — выпалила она с вызовом, уставившись на меня. — Я скажу, что ты меня толкнула. Или что твоя собака меня за ногу укусила, и папа тебя с лестницы спустит! И собаку твою пришибет.
Это была последняя капля.
Я почувствовала, что не Бобка, а сама срываюсь с поводка.
И под ногами у меня разверзается ад, откуда сейчас полезут самые жуткие демоны.
Кажется, у меня даже мозги закипели от злости.
Эта паршивка свято уверовала в то, что имеет право просто так издеваться надо мной, и ничего ей не будет.
Думаю, и сцены с собакой она исполняла нарочно. Чтобы натравить своего недалекого папашу на меня и посмотреть, что будет.
Просто травить человека доставляет ей удовольствие…
— Что я тебе сделаю? — спокойно произнесла я, аккуратно опуская на пол пакет с продуктами. — Сейчас узнаешь.
Девчонка мигом сообразила, что дело пахнет керосином.
Она рванула вверх по лестнице со всех ног.
Но я одним прыжком разъяренной тигрицы догнала и вцепилась мертвой хваткой в ее тощую шейку сзади, намертво зажав в пальцах и пряди ее длинных красивых волос.
— Волосы, волосы больно! — запищала девчонка. И тотчас же перешла на уверенный, хамоватый тон. — Отпусти меня! Кому сказала! Все папе расскажу…
Что она там собралась рассказывать папе, осталось для меня тайной.
Яростно взревев, тряхнув ее как следует, я развернула девчонку к своим дверям лицом и что есть силы толкнула вперед, как ракету в небо.
Та, нелепо размахивая длинными руками, потеряв по дороге одну из туфель, вмазалась в мою дверь лбом, грудью и животом с громким «бам!».
И, оглушенная, отскочила от двери, как мяч. Попятилась назад.
Тут-то я ее и настигла снова.
— Папе расскажу, — повторила девчонка со слезой.
Но, кажется, ее вера в превосходство надо мной и в свою безнаказанность была последней каплей.
Мне сорвало крышу окончательно.
И я продолжила экзекуцию.
Вцепившись в ее шею снова, я с утробным рыком нагнула девчонку и опять что есть мочи толкнула в дверь, нарочно метя так, чтоб она врезалась лицом.
Та снова влепилась в металл лбом, физиономией со смачным шлепком.
— Папе…
После третьего толчка силы меня покинули.
Ярость выжала досуха.
Но и девчонка больше не вякала.
Она отлетела от дверей и схватилась за голову, облапала лицо.
Тюбик суперклея повис на ее длинных волосах, прочно вклеившись в большую прядь намертво. У самого лба, на самом видном месте. Придется отстригать.
Из носа у нее текло.
Она ревела, беззвучно разевая мокрый, слюнявый, некрасиво распяленный рот, как ревут совсем маленькие дети, и мелко вздрагивала тощими плечиками.
Лицо ее приобрело равномерный розово-лиловый оттенок свежего назревающего синяка.
Губы покраснели и стали похожи на мокрые сардельки.
Но зато я стерла с них мерзкую садистскую улыбочку!
Девчонка смотрела на меня своими мышиными глазками, и в них было бессилие и злость.
И слезы. Много слез.
— Я все про тебя расскажу! — выкрикнула она, обретя голос.
Захлебываясь рыданиями, она отступила от меня в сторону лестницы.
