Погружение (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич

Яков Иосифович говорил без бумаг, что редкость. Тема касалась Средневековья. Я плохо воспринимаю даты и цифры. Но постепенно стала рисоваться картина, к которой нас подвел докладчик. Так или иначе, получалось, что исторические даты смещены. Злой умысел вставил лишнюю тысячу лет. Если ее убрать, то все встает на свои места.

— Во втором Соборном Послании Иоанна мы читаем, что он не хочет писать на бумаге чернилами. По принятому исчислению, это послание написано в первом веке. Причем, в первой половине. А бумага арабами стала использоваться в седьмом веке. В девятом в Европу попала, — Яков Иосифович светится сам и зажигает других, — вот если бы он писал в тысяча сотых годах, то тогда все будет правильно.

История — такая штука. Вроде древность беспросветная — Рим, Византия, падение Константинополя. А уже через сорок лет каравеллы Колумба взрежут волны Карибов. Индейцы, конкистадоры, золото, пираты и черные рабы. Завораживает.

— Позвольте, — тянет руку дядя Витя.

— Прошу, — разводит руки Яков Иосифович, — основную мысль вы уже поняли.

— Спасибо. Если принять эту гипотезу, то получается что время гонений на христиан и время охоты на ведьм совпадают? Или накладываются.

— Браво! — Очки воинственно сверкают пламенем, — к этому я и подвожу. И благодарен, что не помянули инквизицию. Большинство костров полыхали в протестантских странах, где ее не было, потому что это католический институт.

— Так кого же тогда сжигали? — вступает Света.

— Моя гипотеза, что пытали и убивали христиан, настоящих христиан. Которые достигли определенного уровня развития и имели дары Духа Святого. Исцеляли, пророчествовали, говорили на иных языках. И тех, кто отмечен даром Божьим. Красотой или умом. Ведь не обязательно принадлежать к определенной конфессии, чтоб тебе это дали.

— Если так, то это ужасно, — Света поднялась с места, — и так просто. Объявить ведьмами и убить.

— Или врагами народа, — поднял голову лектор, — я хочу сказать, что ничего не кончилось. Этот институт, как управляемое общественное явление, существует и сейчас. И будет активно действовать.

— Но сейчас перестройка. Нужно сделать все, чтобы возврат к прошлому стал невозможен. — Ответила незнакомая женщина с короткой стрижкой звонко, по-пионерски.

— К сожалению, в России все революции делаются сверху. И контрреволюции тоже. Я думаю, перестройка — просто маскарад для каких-то тайных и очень гадких дел. Что изменится, если вы покричите по тиранов и сатрапов? Только засветитесь. Как только вы покуситесь на реальную власть, вас раскатают танками. Здесь я пессимист-реалист.

Мы разливаем чай. Народ в раздумьях, вспоминает непонятные исторические факты, картины художников Возрождения. С самим Яковом Иосифовичем никто не спорит. Информацию надо усвоить.

— Как такое возможно? — Возмущается Сергей, — если так подходить, то любой исторический факт можно вывернуть, скрыть или придумать новый.

— Угу, — жмуриться Яков Иосифович от удовольствия тихого вечера и вкусной самодельной пастилы к липовому чаю.

— Нет, я понимаю, что историю пишут победители, но не настолько же грандиозно врут.

— История, это оружие. Намного серьезней, чем пушки и бомбы. Скажи человеку, что все его предки пьяницы, а водка национальный напиток, то и никакого оружия не надо.

— Вот здесь полностью согласен, — Сергей отставляет чашку, — русский народ спаивали. Мне бабушка рассказывала. Они у меня беженцы с Поволжья. От голода. Технических специалистов на баржи погрузили и вывезли вверх по Волге. Дед кузнецом был. Его семье повезло. Остальные умерли. Так вот говорила, что у них в деревне совсем никто не пил. Ничего и никогда.

— Совершенно верно. Не такая далекая история.

— Только вот, простите за бестактность, вам какой интерес про Россию выкапывать такое?

— Это потому что я еврей? Я привык к таким вопросам. Отвечу так — кто-то же должен. Здесь под каждым кустом истории столько, что на два государства хватит. Когда такое пресыщение, возникает сначала зазнайство, а потом забывчивость. И тогда пиши, что хочешь, всему поверят. Вот и обидно глядеть, как потомки гиперборейцев качают лапшой на ушах в такт чужих дудочек. А что еврей, так куда мне деваться? Я тоже здесь родился и вырос. И мои родители, и дедушки с бабушками. Я теперь часть этой земли.

— Да я ничего не имею против. Только говорят всякое. И пишут.

— Меня очень заинтересовал эпизод лекции про охоту на ведьм, — встреваю, чтобы увести разговор со скользкой темы, — и что дальше? Какой-то тайный орден или ордена, которые до сих пор вылавливают людей, достигших в духовном развитии определенного порога. И не только в духовном. Я такое читала у Стругацких. «Миллиард лет до конца света». Там похожая ситуация. Только рассматривается, как закон мироздания. Нарушаешь равновесие, лезешь не туда — начинают угрожать, убивают. Или покупают за земные блага.

— Да я читал, — улыбается Яков Иосифович, — и даже знаю братьев лично. Во-первых, у каждого закона есть исполнители. Конкретные люди. Или не люди. Во-вторых, когда покупают, не помнишь, что за эти блага берут?

— «Право первородства». И «право свободы научного любопытства».

— Вот! Одна строчка. Два слова в тексте, как бы между прочим. Два ключевых слова. Право первородства! То, что отдал библейский Исав за похлебку. И мы отдаем упырям свое первородство за кусок. Брошенный в грязь прилавков, засиженных мухами, кусок еды. Живем во сне, в страшном, грязном сне, не зная своей цели и силы. Не понимаем, что у нас право свободы по рождению. И право на развитие по рождению. И после определенного уровня такого развития нас уже никто не сможет поработить. Мы станем выше, будем недоступны. Понимаешь? Смотрела мультик про дракона? Который жил себе и думал, что собака. Точнее, ему сказали, что он собака. И поставили охранять двор. Потом переименовали в лошадь. И он возил на себе. Пока не узнал, что он — дракон. Так и наш народ. Охраняет от нашествий, вывозит на себе тяготы. А его боятся до дрожи. Потому что псы чувствуют, кто рядом. И делают все, чтобы забыли, кто мы на самом деле.

— То есть, вся война за возможность развития? Или за недопустимость его для неугодных?

— Маша, вы умная девушка. Именно так. И кстати, все же это не закон мироздания, который описывают Аркадий и Борис. Закон можно нарушить, но если вернуться в положение равновесия, то и он не будет проявляться. А здесь война. Без пленных. На уничтожение.

— Но то, что происходит сейчас, свобода! Мы придем к полностью свободному обществу, кашмары ГУЛАГа не повторятся. Свободные отношения свободных людей — воскликнула приезжая с мальчиковой стрижкой.

— А вот здесь парадокс, — грустно улыбнулся Яков Иосифович, — сейчас свободы для развития все меньше. И скоро совсем не будет. Будет борьба за выживание в новом мире. Социал-дарвинизм во всей красе. Я противник коммунизма. Но в Советском Союзе, несмотря на репрессии, стукачество, войны, грабеж народа, сложились условия более комфортные для личного развития. Хотя бы потому, что нет перспективы богатства, а значит и бесконечного устремления по линии наживы. Не той линии. А будет — именно по той. Не важно, крестьянин ты или ученый, или художник, или цеховик. Измерять тебя будут на деньги. И вы будете выполнять требования рынка, а не духовных запросов. И деться некуда.

— Что за социал-дарвинизм? — спросил Сергей.

— Это когда выживает сильнейший. Во всех отношениях сильнейший. В том числе, и не ограниченный моральными законами. Кто победит при равной силе, честный и благородный или коварный и подлый?

— Коварный, — с сомнением ответил Сергей, — но нафиг такую победу.

— А некому будет нафиг. Останется только победитель. И у кого нужные качества есть, тот и выше, богаче, сильнее. Вот что нам уготовано. Скорлупа уже треснула. Яйцо больше не спасет.

Сегодня удача. Получилось заменить образ. Сергей разговаривал с пустым стулом, думая, что это дядя Витя. И очень удивился, когда тот вошел в дверь с улицы. Дядя Витя хитро прищурился и погрозил мне пальцем. Люба улыбается. На ком же еще тренироваться, как не на своих? Я помню свои эксперименты с прямой трансляцией фигурного катания и слалома. На посторонних безнаказанно пройдет только безобидное баловство.