Громов: Хозяин теней – 6 - Демина Карина

Я поднялся и, вытянув руки по швам, произнёс.

– Я не уверен, но мне кажется, что примером порядка, возведенного почти в абсолют, является армия…

А этот вперился взглядом и ждёт продолжения. Главное, во взгляде этом ни презрения, ни насмешки. Только терпения бездна и смиренное почти ожидание.

Вдохнуть надо.

И выдохнуть.

Спокойно. Ну пороть меня точно не станут, а остальное как-нибудь переживу. Только Савкино сердце в груди трясётся заячьим хвостом. И во рту пересохло. У тела свой взгляд на ситуацию.

– Жизнь солдата подчинена порядку, прописанному в уставе. И весьма подробно. Он знает и то, как должен выглядеть, и то, что должен или не должен делать. Как знают и его командир, и тот, кто стоит над ним. И это соблюдение порядка позволяет армии действовать эффективно в самых сложных ситуациях.

Я заработал одобрительный кивок.

– Что ж, весьма достойный пример… садитесь.

Уф. По спине прямо струйки пота побежали. И главное, я, когда помирать готовился, так не боялся. Нет, что-то с организмом делать надо. Может, к Николя обратиться? Успокоительного там попросить? Хотя, сомневаюсь, что выпишет.

– Пентюхов? Вы хотите что-то добавить?

Паренек с крупной родинкой на щеке поспешно вскочил:

– Гимназия тоже является примером порядка, если так-то! У нас тоже Устав имеется. Вот! И написано, как выглядеть должны! И чего делать!

– Верно, – благожелательно кивнул Георгий Константинович, отчего Пентюхов зарозовелся. – Молодец. Видите, высказывать свои мысли не так и страшно. А что касается беспорядка?

Тишина.

И взгляды такие, осторожные. Кажется, мысли есть, но те, которые высказывать как раз и не тянет.

– Хорошо. Попробуем от обратного. Допустим, возьмём пример большого беспорядка. Вспомните. Все вы читаете газеты, и отнюдь не только те, которые рекомендованы к прочтению. Но в данном случае это скорее даже плюс… что вы скажете о том, что случилось в Зимнем дворце?

– О взрыве? – робко поинтересовался Серега. И поспешно вскочил. – Извините, Георгий Константинович. Я правильно понял, что речь идёт о взрыве в Зимнем дворце?

– Верно. Именно о нём. И раз вы уже встали, господин Пушкин-Савичев, то будьте любезны озвучить свои мысли по этому поводу. Является ли взрыв порядком или беспорядком?

– Конечно, беспорядком. Какой это порядок? Дворец разрушен. Люди погибли! Многие ранены!

– Именно. Вижу, что вы весьма близко приняли сие происшествие к сердцу. Нет, нет, это не упрёк. Отнюдь. Итак, взрыв есть беспорядок и большой. Теперь перейдём к малому. Что стало причиной случившегося?

– Динамит? – я поспешно поднялся. – Ну, если верить тому, что писали. То есть, динамит и люди, которые притащили его во дворец. Это раз. Два – другие люди, которые должны были бы исполнять свои обязанности, но отнеслись к ним халатно.

– Именно, Савелий. Имеем беспорядок и там, и тут. При всей той охране, которая следит за порядком в Зимнем дворце, порядка не наблюдалось. [11] И этим воспользовались молодые люди… а откуда они взялись?

– Понятия не имею, – я даже растерялся от этакого вопроса. – Я с ними так-то не знаком.

Не успевали как-то, чтоб прям тесно.

Так что почти и не соврал.

– И это хорошо. Ни к чему смущать юные умы странными идеями… – Георгий Константинович махнул рукой, позволяя сесть. – Я же переформулирую вопрос. Почему эти люди, лично не знакомые с Его императорским Величеством, вдруг решили его убить?

– Чтобы началась революция, – с места вскочил парень с первой парты.

– Верно, Страшинский. Но почему вообще возникла эта странная идея? Кому, если разобраться, нужна революция?

Нет, я знал, чем оно всё выльется, а потому промолчал, проявив благоразумие. В тот момент благоразумия ещё как-то наскреблось.

– Тишина… что ж, тогда снова изменим вопрос. Чего желают эти молодые люди? Каковы их требования?

– Вся власть народу, – язык мой – враг мой, главное же ж собирался сидеть тихо, и сказал-то шёпотом почти, но был услышан.

– Савелий?

– Извините, Георгий Константинович, – я вскочил. – Это вырвалось. Просто… ну, они так говорят.

– Именно. Читали прокламации?

И снова взглядом вперился. Внимательно так.

– Мы на заводе работали, – сказал я виновато, надеясь, что пронесёт. – Там… разные разговоры велись.

– И про власть народу?

– Да не то, чтобы… но как бы…

– Смелее, Савелий. Как вы думаете, если вдруг случится такое, что революция совершится, отдадут ли власть народу?

И щурится довольно.

– Нет, конечно.

– Отчего же? Вы не верите в светлые идеи революции?

– А должен?

– Вы ж из рабочего класса. Разве идея не кажется заманчивой?

– Не особо.

– Поясните.

И снова просьба вежливая такая. А все молчат, дышать и то боятся. Но смотрят. Прям таки ловят не то, что слова, но каждое движение.

– Это звучит красиво, власть народу. А какому? Народ большой. Сколько в империи людей живёт? Миллионы. И что, им власть? Всем и сразу? Не выйдет. Сугубо технически невозможно. Или по очереди? Или как ещё? Всё одно нереализуемо. Да и потом… власть – такая штука, которую легко взять. А вот отдать тяжко. Даже когда хочется, всё одно тяжко. А уж когда не хочется, то и невозможно.

– То есть, господа лукавят?

– Смотря кто. Они ж тоже разные. Одни верят. В идею. В светлое будущее. В чёрта лысого…

Слева раздался смешок, вызвавший укоризненное покачивание головой.

– Другие вот за компанию. Ну, знаете, как оно бывает. Все побежали и я побежал.

– Примитивно, но доходчиво.

– А третьи, они скорее первыми двумя пользуются, но сами в стороночке стоят. Ждут времени, когда власть народу достанется, тогда этот народ и можно будет потеснить. И взять её в свои руки.

– Что ж… – Георгий Константинович произнёс это с некоторым сожалением. – Вынужден с вами согласиться. Но мы не о власти, но о беспорядке. Эти люди, которые являются воплощением беспорядка, взялись не из ниоткуда. Они жили. Учились. Ходили в школы и гимназии, прямо как вы. Вели беседы с наставниками. Многим из них прочили карьеру. И многие её бы сделали, соблюдай они установленный порядок. Однако что-то произошло, что-то породившее идеи столь странные, которые ныне оборачиваются большой кровью. Что же? Савелий?

– Откуда мне знать?

– Действительно… но может кто-то другой знает? Что произошло более тридцати лет тому?

Елизар поднялся с место и сказал:

– Государь волей своей отменил крепостное право, а также даровал свободы слова, воли и печати?

– Именно, – Георгий Константинович взмахом руки позволил сесть. – И деяния эти на первый взгляд благие, так?

Класс отозвался нестройным хором голосов. Я глянул на портрет государя, который с молчаливым снисхождением взирал на нас со стены.

– Однако при всём том эти деяния нарушили вековые устои, порядок, который складывался веками, который был прост и понятен каждому человеку.

Георгий Константинович выдохнул.

– И пусть сперва сие не ощущалось. Общество пришло в немалый восторг. Государя славили за доброту, милосердие и прозорливость. Однако минул год, другой и третий. И вот уже зазвучали первые недовольные голоса. Их было немного. Так, малые трещины, которые ничего-то не способны сделать гранитному колоссу империи.

А вот рассказывать он умел.

Красиво.

И голосом владел своим. И даже я заслушался.

– Однако голосов становилось всё больше. Нет, они не критиковали государя. Конечно, это было бы чересчур дерзко… но вот высмеивать слуг его – отчего бы и нет? И вот уже появляется специальная газетенка, которая печатает забавные карикатуры. Это же дозволено. Свобода. Вот и ушлый купец пользуется свободой. Зарабатывает деньгу, заодно смешит народ. А смех, он ведь полезен, так?

Тишина.

– Уместный – несомненно. Но глупый смех никому не приносил ещё пользы. Так и здесь. Люди с одной стороны утрачивали страх перед властью, над которой смеялись. А с другой начинали оную презирать. Мы не будем уважать тех, над кем смеёмся. И дальше больше. Это был долгий путь, занявший не один год. К смеху добавилась критика. Сперва робкая, опасливая, но с каждым разом всё более смелая и перерастающая в голое критиканство. После – суды, когда судить позволили не судьям, но людям обыкновенным, да не по закону, но по разумению их да ощущениям, забыв, что умелый словоплёт весьма легко этими ощущениями манипулирует.