Ревизор: возвращение в СССР 2 (СИ) - Винтеркей Серж

Нам повезло, не очень далеко, за дорогой, мы нашли большую старую поваленную берёзу.

Эх, бензопилу бы. Но какая тут бензопила! Так придется горбатиться.

Тимур рубил сучья, я оттягивал их, чтобы ему удобнее было. Мы отковыряли две большие ветви, которые каждая были больше, чем то, первое срубленное деревце, и потащили их к лагерю.

Славка шаманил у костра. Я постоял, понаблюдал. И берёзовой коры было полно, и тонких берёзовых веточек, но костёр у Славки никак не хотел разгораться.

Для второй рогатины из тех веток, что мы притащили, ни одна не подошла. Ничего, на дрова пойдут. И мы с Тимуром пошли обратно к поваленной берёзе.

Нашли несколько веток поменьше, срубили их, ещё веток нарубили, чтобы не пустыми идти и потащили добычу к лагерю.

Когда мы вернулись, костёр у Славки предательски дымил и всё. Лёха и Олег, в этот момент, наперебой предлагали, и, видимо, не в первый раз уже, свою помощь, но раздражённый Славка грубо послал их идти ставить палатки. Эмма, стоявшая рядом со Славкой, нетерпеливо бубнила что-то, чем ещё больше раздражала его.

Мы с Тимуром переглянулись, ухмыльнувшись, и пошли рубить лапник под палатки.

Вскоре общими усилиями мы установили две большие армейские восьмиместные палатки. Почти стемнело. Мы занесли свои рюкзаки в палатки. Предложили девчонкам разместиться.

Костёр все еще не разгорелся и выглядел так, как будто вот-вот потухнет. Злой Славка никого к нему не подпускал.

Сидеть было не на чем. Единственное бревно, которое мы обнаружили за дорогой, было очень большое, его никак не перетащить сюда.

Мы пошли сидеть в палатку. Девчонки уже разложили свои спальники, мы последовали их примеру.

Я почувствовал голод и достал баранки. Предложил их всем. Девчонки оживились и накрыли целый импровизированный стол. Тимур достал бутылку бормотухи. Девчонки неодобрительно покосились на него, но говорить ничего не стали.

— Давайте, по три капли, — предложил Тимур нам.

— Ты давай потише, а то Аркадий услышит или вожатая, — зашикал на него Олег, — отберут сразу.

Лёха достал своё пиво. Олег подставил Тимуру свою кружку. Диана со Светкой разлили по кружкам бутылочку пива на двоих. Я отказался — вот уж чего я точно не буду пить, так это бормотуху. Мне девчонки предложили пиво из своих кружек — я согласился, им меньше достанется. Молодые еще, не понимают, что в хорошей компании алкоголь вообще не обязателен.

Было холодно. Пиво не пошло. Зато Юлькины пирожки и Веткины пирожные зашли на ура. Настроение поднялось, усталость ушла. Мы с Тимуром одновременно подумали, что чего-то не хватает.

— Надо помочь Славке, — решили вдруг мы и вылезли из палатки.

Костёр наконец-то разгорелся.

— О, Славка! — воскликнул я, подходя к нему. — У тебя всё-таки получилось!

— Это не я, — буркнул Славка. — Это плексиглас Аркадия Наумовича.

Я похлопал друга сочувственно по плечу и пошёл обратно к палатке.

— Девчонки, — позвал я, — идите греться к костру.

Жаль, что сидеть не на чем.

Я предложил накидать лапника вокруг костра, а сверху сесть на свёрнутые спальники.

Мы так и сделали и вскоре все сидели вокруг огня и грелись.

На рогатинах повесили над костром два кана. Я заглянул в них, там грелась вода.

— А где воду взяли? — удивился я.

— Действительно, где мы воду взяли? — передразнила меня вожатая.

Я подозрительно уставился на неё, терзаемый смутными сомнениями.

— Вы что, снег растопили? — сделал я очевидный вывод. — Он же грязный!

— Чего это он вдруг грязный? — усмехнувшись, возразила вожатая.

Понятно. Что с неба упало, то не может быть грязным. Я махнул рукой, делайте, что хотите. Похоже, основательно испорчен я реалиями 21 века, никак не могу расслабиться и относиться ко всему проще.

Девчонки принесли из палатки мои баранки, пирожки и пирожные и раздавали всем желающим. По кругу пошёл кулёк с юбилейным печеньем. Все с нетерпением ждали, пока в среднем кане закипит вода и можно будет заварить чай.

— Аркадий Наумович, — попросил кто-то. — Расскажите про войну.

— Война — это страшно, — ответил Аркадий. — Мы тогда были молоды и не думали о смерти. Но когда она подкрадывалась слишком близко, можно было почувствовать её холодное дыхание.

О, как завернул! Ему бы книжки писать. Я незаметно посмотрел на ребят, они сидели, открыв рты, приготовившись внимательно слушать. Не первый раз уже, похоже, Аркадий устраивал им посиделки у костра.

— Можно сколько угодно храбриться, — продолжал Аркадий, — но, когда смерть подбирается слишком близко, все одинаково испытывают страх. Когда у меня возле уха впервые просвистела пуля, я даже штаны замочил, так страшно стало. Это животный, инстинктивный страх. И сила человеческого духа как раз тем и определяется, кто кого победит: страх животного или разум человека.

Аркадий Наумович замолчал. Достал из кармана смятую пачку сигарет, привычным движением расправил и выбил из нее одну папиросу на ладонь. Зажег от костра, закурил. Обратил внимание, что пальцы у него подрагивали. Первый раз увидел его с сигаретой. Видимо понимает, что сердце — это серьезно, и старается воздерживаться, но вспоминать о таком без сигареты не может.

— А что самое страшное было? — спросил Олег.

— Много было страшного, — медленно проговорил Аркадий. — Вот, было, дружили мы с пареньком одним из Куйбышева. Сколько дорог вместе прошли, сколько окопов вырыли. А как-то утром в окопе просыпаюсь, он сидит, на меня смотрит. «Ты что?» — спрашиваю его. Он молчит, глаз не отводит. Я ещё что-то спросил, молчит, смотрит. Вот тут мне жутко стало. Чую, не то что-то, а подойти, посмотреть боюсь. Собрался с духом, подошёл, за щёку потрогал, а он уже холодный. Каску с него снял, а у него дырка во лбу, снайпер снял. Он оседать в окопе начал, каска на лоб надвинулась, рану закрыла, кровь по каске вниз стекла, её и не видно было. Вот я и не понял сразу.

— Снайпера работали, значит, по позициям? — задумчиво проговорил я.

— Конечно, и их, и наши, — подтвердил Аркадий.

— Так это ж можно было друг друга по одному перестрелять, — предположил я, — когда по нужде из окопов вылазили.

— Ты что. Это святое, — ни они по нам в этот момент не стреляли, ни мы по ним.

— Правда, что ли? — удивился я. — Это что ж за война такая?

— Вот такая война. Все живые люди. Это в начале войны фрицы шли на нас действующей армией. Подразделения СС на линии фронта обязательно были. Эти звери, конечно, идейные. Говорят, что велели своим снайперам стрелять в любом случае. Но кто мешал тем промахиваться, выполняя приказ? А чем дальше к сорок пятому, тем больше все устаканивалось. Все у фрицев поняли, к чему дело идет. Да и кто только на фронте с той стороны не оказывался, когда всех подряд гнать на фронт стали! Я лично как-то паренька в плен взял, пекарь, призвали, не спросили. А он и автомат-то толком держать не умел. Всю жизнь булки пёк. И он пекарь, и отец его, и дед. Что же я его убивать буду?

— Но они же нас убивали, — возразила ему Ветка, заваривая чай.

— Убивали, — согласился Аркадий. — Но могло и повезти. Меня контузило как-то здорово. Бой днём был. А очнулся я уже почти стемнело. Слышу речь немецкую, песни, на гармошке губной кто-то играет. Наши отошли, позицию немцы заняли, отдыхают, смеются. А я трупами в каком-то овражке завален и немецкими, и нашими. Видно, немцы позицию заняли, всех убитых в овраг сложили и меня туда же: за труп приняли. Ну, вылез я из-под трупов, думаю, что делать? По канонаде определил, в какой стороне фронт. Думаю, надо своих догонять. Снял с убитого немца китель, каску. Оделся. И пошёл к линии фронта.

— Как пошёл? — не поверил Славка.

— Так и пошёл.

— Ползком?

— Зачем? В открытую. Я ж в немецкой форме, в темноте там не разобрать особо, кто есть кто.

— А спросили бы что-то на немецком? — не унимался Славка.

— Ну, так они и спросили. Я пьяным прикинулся, что-то пробубнил непонятное, руками что-то пьяное изобразил. Часовой на меня посмотрел, посмотрел, рукой махнул и пропустил. Я и ушёл из их лагеря.