Лекарь драконьей матушки (СИ) - Юраш Кристина

И всё же, в её взгляде есть что-то такое, что цепляет меня за душу. Она не льстит, не рассыпается в комплиментах, не стремится угодить. Даже когда она пытается соблюдать какие-то формальности, в ее глазах нет ни капли покорности. Мне кажется, что если бы я мог, я бы долго и пристально смотрел на неё, неотрывно, словно пытаясь ее понять.

Сначала я думал, что мною движет чувство вины за то, что едва не казнил её, решив, что именно она стала причиной ухудшения самочувствия моей матушки.

В тот день внутри меня бушевала ярость, и я не мог понять, почему. Тогда её глаза посмотрели на меня с таким страхом и с такой надеждой, что я чуть не потерял рассудок. Неужели я так легко мог её уничтожить?

Неужели я становлюсь таким же, как мой отец?

Мой отец был жесток. Иногда даже слишком.

И я это понимаю. А еще я понимаю, что все больше становлюсь похожим на него.

Я чувствую в глубине сердца жгучее желание отомстить за то, как мы с матерью прятались по дворцу, как мать будила меня посреди ночи, дрожащими руками заворачивала в одеяло и уносила из спальни.

«Дракон однажды вырастет!» — слышал я ее задыхающийся голос. — «И запомнит всех! Всех! Он однажды отомстит за своего отца! Отомстит за то, что провел детство в страхе! Но пока он маленький, ему нужна защита! Так что тот, кто встанет под его знамена, уже победитель! Потому что я буду сражаться за него до последней капли крови! Я сделаю все, чтобы сберечь сына!».

И я вырос. А вместе со мной выросла и ненависть.

Я казнил без оглядки, как вдруг появилась она.

Но что-то внутри меня остановило.

Может, во мне проснулось милосердие, а может — что-то иное. И я решил разобраться. И впервые я понял, что со смертью торопиться не стоит. Всегда могут появиться обстоятельства, которые могут полностью перевернуть дело.

Я посмотрел на список преступников и подумал, а что, если кто-то из них не виноват? Не слишком ли я тороплюсь? Может, пока заменить на заключение?

Оставив подпись на документах, я посмотрел на портрет отца.

Ты повторял, что милосердие губит правителя. Что ж, значит, так тому и быть.

Взгляд отца на портрете не изменился.

"Империю нужно держать в страхе!" — слышал я его голос.

Посмотрим. Если девушка связана с заговорщиками, я казню ее. Тогда ты был прав, папа. А если нет?

Я ведь сказал ей правду. Для меня нет никого ценней моей матушки. И как бы она себя ни вела, я все равно дорожу ею.

И сейчас я всеми силами пытаюсь сделать так, чтобы удар пришелся не на матушку, а на меня. Моя матушка всеми силами расчищала мне путь к трону. Тем самым она нажила себе много врагов. И сейчас, когда она больна, они захотят свести с ней счеты. Я прекрасно понимал, что если заговорщики постараются, то никакая стража не спасет.

Я помнил мать, ее холодную руку, которой она завела меня себе за спину. Растрепанная, тяжело дышащая, с мечом отца, она стояла перед целой толпой, которые вломились в ее покои с одной единственной целью — убить меня. Будущего императора.

— Вы не тронете моего ребенка!

Ее голос напоминал звериный рык. В ее глазах была ярость.

— Я убью того, кто подойдет к нему! — цедила она сквозь зубы.

Тогда нас спас Фруассар, почувствовав неладное. Он привел за собой остатки стражи, и с теми заговорщиками было покончено.

Но сколько их еще?

Воспоминания детства болели незаживающей раной. Чувство постоянной опасности, ощущение, что в любой момент появятся убийцы, недоверие ко всем, даже к тем, кто однажды спас — вот моя жизнь.

Росчерк крови на роскошных обоях, пробитая мечами пуховая перина, следящие за тобой портреты, лесть, учтивость, маски.

А в этой девушке я впервые увидел что-то настоящее. Искреннее.

Почему именно она? Почему именно эта девушка? Вроде бы обычная, ничем не примечательная — с длинными светлыми волосами, что всегда чуть растрёпаны, с искрящимися глазами, в которых читается загадка. Вроде бы ничем не выделяющаяся, и при этом — зацепившая за живое.

Я не могу понять, почему она меня так зацепила. Вроде бы я — император, должен думать в первую очередь головой. А тут — какая-то слабость, какое-то желание узнать её поближе. И я не могу избавиться от этого ощущения, что в её присутствии я — кто-то другой.

Я заметил, что она — не только целительница, но и словно сама по себе — нечто большее. В её движениях — грация, в словах — искренность и тепло. Я уже давно перестал доверять словам, но в её голосе я слышал искренность, которая очаровывает.

Может, потому что я так давно не встречал искренних чувств? Может, потому что всё, что раньше было важным — власть, долг, трон — вдруг потеряли смысл? Мне кажется, что в ней есть что-то, что может изменить меня. Сделать настоящим.

Мне так хочется кому-то доверять. Раньше я доверял матушке, но сейчас я вижу, что доверять ей нельзя. Сейчас она превратилась в маленького капризного ребенка, и мы словно поменялись с ней местами.

И вот опять перед глазами эта целительница.

Не знаю, что это — любовь, страсть или что-то ещё, — но я точно знаю одно: она уже неотделима от моих мыслей.

И я знаю одно: если она вдруг окажется в моих объятиях, я не отпущу её. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом.

— Войдите! — произнёс я, услышав стук.

Глава 39. Дракон

— О, мы слышали о покушении на вашу матушку! — с порога произнес Гейбор Лалори, министр финансов. — Как хорошо, что все обошлось! В народе поговаривают, что вы очень жестоко обращаетесь с матушкой, а, насколько вы помните, она горячо любима народом.

— Я по-прежнему любящий сын, — произнес я таким голосом, словно это вовсе не так.

Гейбор Лалори уже много лет занимал пост министра финансов. Его лицо — квадратное, с широким лбом и выразительными бровями. Густые темные брови — будто нарисованные карандашом, а глаза — карие, живые и чуть прищуренные, будто он выискивает изъяны во всем, что видит. Волосы — тёмные, коротко подстрижены, аккуратно, с небольшим сединой у висков. Он — человек с сильным голосом, его движения уверенные, а жесты — точные и продуманные. На нем всегда безупречный дорогой жилет и плащ с золотой отделкой, который подчеркивал его статус.

— Знаете, начало правления всегда тяжелое. Постоянные покушения, — заметил Ранвир Лауденберг. — Но вы отлично справляетесь самостоятельно. Я уверен, что ваша слава затмит славу вашего отца. Но вам следует быть осторожным.

Ранвин Лауденберг, министр внешней политики, был почти на голову выше остальных, с крепким телосложением и ясными голубыми глазами. Его лицо — угловатое, с острым подбородком и чуть заметным шрамом на щеке, который он получил после того, как неизвестный напал на него прямо в карете. Волосы — тёмные, коротко стрижены, чуть взлохмачены, на что он никогда не обращал внимания. Он ненавидел Гейбора. И если появлялась возможность высказать мнение против, то он с удовольствием это делал.

— Совершенно согласен, — закивал Эсквин Данмор. — То, что вы вникаете в государственные дела, это, конечно, хорошо. Но знатные семьи не очень вами довольны.

Он посмотрел на министра финансов, словно ища его одобрения.

Эсквин Данмор занимал пост министра по внутренним делам государства. Тучный, спокойный, выглядящий чуть старше своего возраста, с длинными светлыми волосами, собранными в низкий хвост, и глазами цвета болота. Одевался он с показательной роскошью, постоянно рекомендуя своего портного. При этом он не имел собственного мнения. А если и имел, то высказывал его редко и тихо. Обычно он опирался на мнение других. Неудачная кандидатура. О чем только думала моя матушка, когда назначала его на этот пост?

— Что правда, то не ложь! — подхватил Гейбор. — Ваше императорское величество, знать всегда была поддержкой для короны. А вы пренебрегаете ими. Многие остались недовольны тем, что вы не идете им навстречу в их маленьких просьбах. Понимаете, поддержка народа — это хорошо, но недостаточно. Популярность в народе — это правильно. Но народ далеко. А они близко. В любой момент, когда вам вдруг понадобится поддержка знати, они могут и отказать в ней!