Другая жизнь. Назад в СССР-3 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Пока я разговаривал с «предком» я делал себе клюшку: вставил перо, обмотал стеклотканью с «эпоксидкой», оставил сохнуть и занялся коньками, которые я привёз с собой. Мы с собой брали и лыжи, но так и не смогли с отцом покататься. Те горки, на которых он катался в детстве, стояли мало того, что занесённые снегом, но и заросшие лесом, а искать другие и пробивать «целину», не хотелось. Вот и отложили мы с отцом катание с гор до Японии.

А коньки в деревню я всегда брал. В этом году у меня были хоккейные «канады», купленные в «валютнике». Имелась и другая экипировка: щитки, наколенники, краги, каска и даже красная форма с надписью «СССР». Видимо с майского чемпионата мира осталась. Или дополнительно нашили? Не суть…

Отец предложил увезти, но я сообщил, что пятого января играю за Губерово и отец разулыбался.

— Не посрами, — говорит, — фамилию. Я когда-то и сам играл. Но, в основном, на лыжах бегал. До сих пор мои грамоты висят в школе. Краевые соревнования выигрывал!

— Ух, ты! — «удивился» я. — Не знал.

Хотя, знал я от «предка», что батя у меня тот ещё бегун. Его за неутомимый бег и лошадиное здоровье и в морской спецназ взяли. Сейчас он мне об этом не говорил ещё. Но скажет лет через десять, когда меня самого должны были черти занести по тому же адресу, да-а-а… Сейчас я «туда» категорически не хотел.

Васёк пришёл утром четвёртого опухший, как хомяк. Он глянул на Наташкин портрет и восхитился:

— Ох*еть! — сказал он и икнул.

Наташка была нарисована в «полубюст» и её округлости тоже угадывались под блузкой и глаза смотрели так же по лисьи хитро, но не по бл*дски. Губы у Наташки были чуть припухшие, словно от поцелуев, чуть приоткрыты и она чуть улыбалась.

— Э-э-э… Б*лять, как её⁈ Э-э-э, — Васёк задёргал рукой, как припадочный. — Мона, бл*ть, Лиза! Точно!

Моему удивлению не было предела. Васёк знал о творчестве эпохи «Возрождения»! Наташка, и правда, была изображена в образе «Моны Лизы», мэтра Леонардо Да Винчи. Удачно, между прочим, изображена. Всё, как полагается… В полупрофиль, с кудряшками, опускающимися на виски, и улыбка…

— Это пиз*ец! Миха! Я тебе должен по гроб жизни.

— Ну, вот, а ты меня хотел наказать, — усмехнулся я. — В хоккей играем?

— Э-э-э… Снаряги для тебя нет. Ты вон какой длинный, а большие размеры все разобраны. У нас парни все, что тебе Лутченко.

— А ты? — спросил я, улыбаясь.

— Я — нападающий, — буркнул Васёк.

— Ты, нападающий, как сам-то играть будешь? Еле, ведь, дышишь.

— Да-а-а… Отметили Новый год… Даже икать боюсь…

— У меня есть снаряга и коньки. Я же играл с вами в том году.

— Да? — удивился Васёк. — Не помню.

— А я тебя помню, — сказал я. — Я в команде Серёги Серобабы на вороотах стоял.

Васёк отмахнулся.

— Голова всё равно не варит. Короче. Ты там за клюшку говорил, пошли в школу, пока трудовик там. Я договорился.

— Я сделал себе клюшку.

— Сделал? Ну и хорошо. Тогда завтра в девять утра к школе подходи. Покатаемся, потренируемся. Или сейчас иди. Скажи, я прислал. Я сегодня вне игры. Пойду отсыпаться.

— Ему же только шестнадцать лет, а бухает он по взрослому, — подумал я. — Куда смотрит семья и школа?

— Туда же, куда и он. Спивается деревня и скуривается. А к девяностым и колоться будут. Сейчас уже двери в домах запирать начинают, когда на огород уходят. А раньше?

Да-а-а… Раньше бабушка уходила в магазин, а дверь закрывала не на замок, а на шепочку, вставленную в проушину для навесного замка.

Васёк, забрав Наташкин портрет, упакованный в плотный картон ушёл, а я продолжил рисовать. Я передумал сегодня идти на каток. Много у меня ещё оставалось работы. Завтра приду. Нужен буду, возьмут, а не нужен, так и ладно.

Я работал допоздна. Бабушка уже привыкла, что я только ночевать прихожу на их половину дома. Обжил я лечебницу так, что даже ветеринар и бабушкин начальник Николай Кириллович Довженко удивился, когда как-то зашёл за каким-то лекарством для чьей-то коровы.

— О, как ты тут устроился! Кхе-кхе… Совсем… Совсем по домашнему стало пахнуть. Кхе-кхе… Жильём-с.

Дядя Коля — добрейшей души человек, меня в детстве привечал и позволял играться всем инструментарием ветлечебницы. И первым показал мне муху в микроскопе. Она потом, сука, мне снилась в страшных детских снах. Ха-ха… Ага… Это сейчас «ха-ха», а в пять лет муха в микроскопе совсем не ха-ха…

Дядя Коля говорил с явно выраженным южно-русским «акцентом» и словно играл роль этакого украинского «Айболита». Хотя внешне на «Айболита» был совсем не похож. Дядя Коля был крупным, мордатым, улыбчивым усачом с круглыми глазками и небольшой плешью спереди. Ручищи у него были жилистые и перекрученные мышцами, что ветки старого дуба. Коров и бычков он валил, ловко спутывая им ноги верёвкой, на раз-два-три. Улыбаясь и что-то приговаривая, валил, словно убеждая или уговаривая. Он всегда был добр ко мне, и потому я его совсем не опасался, устроив у него в лечебнице художественную студию.

Плодотворно поработав, я пораньше пошёл спать и проснулся готовым к «труду и обороне».

— Я сегодня на каток иду, — сказал я бабушке. — Наверное, за вашу школу буду в хоккей играть.

— Поиграй-поиграй, внучок, — сказала бабушка. — А то всё глаза за своими картинками портишь. Я сегодня в сельпо пойду. Зайду посмотрю, как вы играете.

Нормально перекусив, я обулся и, вскинув, на плечо спортивную сумку с амуницией и взяв клюшку, потопал в центр деревни к школе, оставляя на свежевыпавшем снегу рифлёные отпечатки своих туристических чехословацких сапог.

— Вот он! — услышал я радостный голос Васька. — Я же говорил, чтопридёт!

— А почему вчера не пришёл? — спросил меня мужчина в коричневом свитере и вязаной шапочке.

С утра прилично до минус двадцати подмораживало.

— А должен был? — удивился я.

— Я же тебе говорил, что тебя Михалыч ждёт в школе, — быстро-быстро затараторил Васёк. —.Говорил?

— Говорил, но я думал это из-за клюшки. А клюшку я сделал сам.

— Сам сделал? Ну, ка, покажи, ка…

Я поставил сумку на снег и протянул ему клюшку.

— Хм! Хорошая работа. Узнаю и тебя, и твои клюшки. Помню, ты в том году здесь играл. Но тогда мы не вышли в районный финал. А в этом году, да… Но что-то я не заметил, что ты тогда как-то выделялся. Совсем не помню, как ты играл. Ты из Владивостока? У Статилко живёшь?

Я молча кивнул.

— Нам позарез нужно выиграть эту игру. Не хочется за третье место потом бороться.

— Э-э-э… Так сейчас финал, или, всё-таки, полу финал.

— Полу, полуфинал, — скривился тренер-трудовик. — Но для нас он, как финал. Переодевайся. Васька сказал, что снаряжение у тебя есть своё? Ну, ка, покажи?

Я потянул замок, сумка вскрылась и экипировка чуть не вывалилась на снег.

— Ух ты, — проговорил Васёк.

Михалыч, увидев надпись «Botas» на всех предметах хоккейной формы, от неожиданности крякнул.

— О, как! Серьёзная заявка на победу! Так ты значит играешь серьёзно. Такую форму нельзя надевать, если ты не играешь.

— Я играю, — кивнул я головой и почти не соврал. — За школу играю в «Золотой шайбе».

— О, как! — вскинул брови тренер-трудовик. — В основном составе?

— Сергей Михайлович, я начинаю подмерзать. Мне переодеваться, или вы а дальше меня пытать будете?

— Гхм! — выдохнул Михалыч и нахмурился. — Ты не борзей, парень. Как ты с тренером разговариваешь?

Я пожал плечами и промолчал.

— Кхм! Иди! Переодевайся!

— Раздевалка есть? — спросил я.

— Чего? — в один голос спросили Васёк и Михалыч.

— Всё-всё! Вопросов нет.

Глава 11

Васёк помог мне одеться. Честно говоря, было холодновато, и если бы не моё тонкое термобельё, одетое одно на другое в три слоя, я бы тут околел. А так, надев коньки, я расстегнул с боков спортивные штаны, надел наколенники, гетры, щитки, надел форменные трусы, надел наплечники, нагрудник, ну и «далее по списку», как говорится.