Стратегия. Дипкурьер (СИ) - Денисов Вадим Владимирович

С поста своевременно дали в Стамбул РДО об отправке судна и характере груза, что в последние месяцы категорически требуют турецкие пограничники. Но пакетбот потерпел крушение, сгорел, был угнан или просто тихо утонул не так уж и далеко от стамбульского побережья, на нейтральной пока территории, у самой границы с Берегом Скелетов.

Там и расположена фигурирующая в сводке достаточно нагло объявленная американской рыбацкая деревенька Саг-Харбор, на которую турки пока не покушаются, не желая на данном историческом этапе ссориться с янки. Но проблему когда-нибудь всё-таки придётся разрешать. Вплоть до объявления анклавом статуса независимого микрогосударства, об этом мне уже успел рассказать говорливый боцман.

Туркам это может не понравиться, а американцам — наоборот, для них будет отличным вариантом, если поселение останется под их союзническим патронажем. Нам, кстати, появление на южном морском пути к американцам независимого государства тоже не помещает. Здесь проходит самый короткий путь «из варяг в турки». Но не самый безопасный, как выясняется.

Почему Саг-Харбор встал так далеко от обитаемых земель? Всё дело в том, что именно в этом месте к берегу достаточно близко подходят стаи китов, что и требуется китобоям. Выбирать не приходится.

Обстоятельства происшествия пока остаются загадкой. Известно только, что в этот день злосчастный пакетбот на радиосвязь не выходил, сигнал SOS не подавал. Службы порта Додж-Сити поискового рвения не проявили: мало ли было за эти годы безымянных частников, болтающихся вдоль побережий с непонятными целями, упокоилось на дне морском… Шерифа происшествия на море в принципе не интересуют, хотя формально деревня находится под его патронажем.

Поэтому информации крайне мало.

Судно исчезло при невыясненных обстоятельствах. Однако на берег чуть западней деревни, по слухам, были выброшены какие-то обломки или предметы, а также два бездыханных тела, из которых одно принадлежало белому человеку. Зная этнический состав стольного города на главном водном перекрёстке континента, нетрудно было предположить самое худшее.

Но и это ещё не всё!

Недавно Екатерина свет Матвеевна в совершенно обыденной беседе обо всём и ни о чём с консулом Дмитрием Николаевичем Кострицыным и его супругой Ольгой Евгеньевной совершенно случайно узнала, что это не первый дипкурьер, который так и не добрался до русского диппредставительства!

Об этом факте дипломатической чете без особых подробностей как-то рассказывал Андрей Артемович Полосов, единственный, кто хоть что-то знал о временах начала всех начал…

Имя Дипкурьера № 1 в памяти Кострицаных не сохранилась. Известно только, что действовал он под чужим флангом и паспортом, а к месту назначения выдвинулся по Гангу и по суше, примерно так же, как и мы. Этот дипкурьер под прикрытием благополучно добрался до Канберры, зарегистрировался румыном у Ричарда Касвелла, капитана рейнджеров гарнизона в Форт-Доббсе. От него же получил поминальные, судя по последствиям, инструкции и отправился дальше по Дикой дороге на велосипеде! На велосипеде, свернись в трубочку мои уши! Отговорить от опасной затеи его так и не смогли.

Я вспомнил фрагмент инструкции:

«…Никогда не позволяй своим людям отходить от машины и углубляться по нужде в чащу, ничего хорошего их там не ждёт. Этот лес реликтовый, и звери там реликтовые, огромные. Самый опасный из них — пещерник, иногда он у нас появляется, чёрт бы его побрал! Волков ты в лесу не увидишь, а вот дикие кошки встречаются. Но бойся не их, а кабанов и лосей, это настоящие монстры…»

Полосов, кстати, смог собрать немногочисленную поисковую экспедицию из нанятых в Стамбуле сталкеров-авантюристов, но ни велосипеда, ни останков они так и не обнаружили.

Утробно взвыл паровой гудок.

Я глянул вперед: почти перед самым носом «Медузы» слабо замигал зеленый огонек — пароход резко стал уходить влево. Во дела, чуть не столкнулись в тумане! Лёгкая парусная лодка едва не вписалась в нас. Какого лешего?

— А радар тебе на что даден? — проворчал я в адрес стоящего за штурвалом. — Не отстроен, что ли?

Рулевой повернул штурвал, закляцала рулевая машина, и пароход вернулся на прежний курс, врезаясь в густой мистический туман…

Вспомнил разговор на берегу с собственными хохмочками. знаете ли, с недавних пор я очень не люблю туман, испытываю к этому состоянию окружающей среды стойкую неприязнь. Профессиональный водитель в принципе ненавидит такую погоду, но здесь в основе нечто другое…

…Небо над берлинскими предместьями было свинцовым и безнадёжным, тяжёлая пелена туч давила на землю, на душу, на самое дыхание, словно предвестие неминуемого рока, — так я и записал в дневнике. Холодный ночной ветер, рождённый в волжских степях, пронизывал до костей, заставляя тело сжиматься в комок. А его заунывный вой в кронах древних, молчаливых сосен таил в себе нечто большее — леденящий душу, многоголосый шепот. Totenflüstern — шёпот смерти по-немецки.

Я, хоть и довольно молод, уже много чего успел повидать, но вот это… это происшествие засело в памяти навсегда, как заноза, никак его теперь не вытащишь. Эта память впилась в сознание, как заноза из осколка ночного кошмара, неумолимая и ядовитая.

Само место рождения и работы заставляло меня то и дело мотаться по глухим таёжным углам, но даже в самых диких местах я не испытывал столь гнетущего чувства. Повидавший опасные ситуации не по годам, уже немало познавший трудности и жестокости этого мира, я оказался бессилен перед этим местом.

Моя стезя — лесные грунтовки, далёкие и забытые богом углы — я привык к мраку. Но даже в самых глухих медвежьих углах я не испытывал столь всепоглощающего, гнетущего чувства Waldeinsamkeit — лесного одиночества, что граничит с безумием.

А началось всё с той записки.

С пожелтевшего клочка бумаги, найденного в пыльных недрах старого шкафа голландской работы в лачужке на берегу Шпрее, которую недавно приобрёл мой приятель из Берлина.

Два слова, начертанные выцветшими чернилами на немецком: «Es ist hier».

Оно здесь.

Поначалу воображение, отравленное меркантильностью нашего века, сулило клад с золотыми монетами, спрятанный под половицами. Но чужие сокровища манили мало — они принадлежали хозяину. Затем я почуял иное. Что «оно» из записки есть нечто таинственное, сокрытое где-то близко. В общем, меня потянуло в тайгу магнитом тёмного любопытства, зовом неизведанного, что во сне манил в угрюмую, непроглядную чащу к западу от жилища.

Чем дольше я размышлял над всем этим, сидя в лодке или стоя в высоких резиновых сапогах по колено в ледяной воде со спиннингом в руках, тем сильнее овладевало мной стойкое, параноидальное ощущение наблюдения со стороны. Словно сам древний германский лес, эта первозданная, молчаливая сила нордических саг, следила за каждым моим движением с немым, затаённым предостережением, словно йотун из древней легенды.

Целая неделя вольной жизни на этом диком берегу!

На воде я дышал полной грудью, но стоило лишь шагнуть под сень высокого хвойного купола, как лёгкость сменялась гнётом. Бурелом возле осыпающегося берега, непроходимый и злобный, рвал одежду, ранил колени, исцарапывал кожу. Чавкающая трясина возле утиного озерца жадно тянула за сапоги, грозя поглотить навеки.

Следы зверей встречались редко — будто сама природа отринула это место, чуя неладное.

Вековая тайга вставала передо мной сплошной, однообразной, мрачной стеной, как творение какого-то безумного бога. Порой в голову закрадывалась едкая мысль: записка эта — всего лишь чья-то злая шутка, бред сумасшедшего, и я понапрасну трачу нервы, пытаясь разгадать ребус, достойный пера Лавкрафта.

Но какая-то упрямая, чёртова жилка в характере не позволяла мне просто так отступить, бросить загадку и бежать с поджатым хвостом обратно в цивилизацию — в шумный, но слепой Берлин, не ведающий, что происходит за его каменными стенами.