Крепостная (СИ) - Брай Марьяна

Чтобы не застать гостей, и не наделать чего-нибудь, что рассердит Осипа Германовича, похоже, из дома ретировались все слуги за исключением той парочки, прикрепленной к ним. Когда я, тепло одевшись, вышла на улицу, эта не слишком счастливая пара слуг прошла в гостиную.

Утро было волшебным: морозец, светлое, будто выкрашенное голубой краской небо, березы у берега в изморози. Постарался морозушко за ночь, побелил все вокруг. Если бы не история с гостями, я могла бы считать, что жизнь удалась.

Посмотрев на свою «тропу здоровья», поняла, что поздно для прогулки: люди уже снуют по ней что твой рейсовый автобус. Вздохнула, и пошла к Нюре.

Моя новая подруга вместе со старой рубили на пеньке мясо. Глафира держала телячью ногу, а Нюра замахиваясь, каждый раз попадала по разному месту.

— Ты чичас нарубишь ее, как на пельмени, Нюрк. А надо крупными! – поучала кухарку Глаша.

— Ты поговори мне ишо, под руку-т! – негодовала девушка с топором. Вышли они, видимо, давненько, и решили, что разберутся со всем быстро. Обе в полушубках нараспашку, без косынок и в коротких, обрезанных, как калоши, старых валенках.

— Здорова, подруги. Барин уехал, и я тоже решила уйти. Думаю вот… сейчас молодые проснутся, и запросят еды. А барин велел только кашу. Вы чего сами рубите? – спросила я.

— Каша ужо готовится. Только масла положить и можно подавать. Я бы поглядела, как эта свистулька будет кашу есть. Она поди в своих франциях только и кушает, чем в ресторациях потчуют, - ответила Нюра, и снова ударила топором не туда. Часть телячьей ноги, куда целилась кухарка, и правда, походила уже на тартар.

— Брось, Нюр. Вернется Фирс и порубит. А во «франциях» не больно-то и вкусно кормят. Говорят, они даже лягушками не брезгуют! – я подошла и забрала топор, приставила его к крыльцу, - давай помогу занести ногу обратно, а вы заходите, а то от вас уже даже пар не идет. Простудитесь, - я помогла Глаше поднять несчастную эту ногу, и мы вошли в кухню.

— А где мы ей лягушек чичас в мороз-то найдем? – как обычно, вылупила на меня глаза Глафира, а Нюра рассмеялась.

— Да шутит она, ты чего ей веришь-то все время? Барин-то далече уехал? – Нюра разделась и поторопилась к печи, где на загнете уже стоял небольшой котел. Пахло пшеничной кашей, но даже я почувствовала, что не хватает в этом запахе привычного оттенка топленого молока.

— На воде? – мотнула я головой на котел.

— Как барин приказал, - Нюра улыбнулась.

— Ой, чего начнется сейчас в доме-е! – качала головой Глаша.

— А что за мастерская у барина? И зачем она ему, коли в имении столько деревень? – решила уточнить я.

— Да, станки там какие-то. Деревянные баклашки Митяй в ней делает. Китайцы хорошо берут. Весной и осенью караван приходит большой, забирают почти все. А потом, говорят, они их раскрашивают, и у себя продают. Больно им нравится посуда эта красочная. Я раз видела в соседской усадьбе, - Нюра покачала головой, сжала губы и развела руки в стороны. В ее интерпретации этот жест означал: «шик, блеск, красота».

— А барину оно на что? Неужто много денег приносит? – уточнила я еще раз.

— Не много, да ведь у него в собственности только усадьба, да мастерская. Правда, мастерская-т на хорошем месте, недалеко от пристани, и от улицы с магазинами – всегда на виду, - ответила Нюра, и принялась накладывать в невысокие деревянные миски кашу, - садитесь скорее, завтрекать будем.

Я улыбнулась этому «завтрекать», и села за стол. И тут же поняла, что эти неглубокие, аккуратные деревянные миски я видела каждый день, но так и не отметила их своим вниманием.

— А эти миски, Ань? Тоже из мастерской? – уточнила я.

— Почитай вся посуда, окромя той, что в усадьбе из мастерской. Барыня не любила ее, говорила, мол, только крестьяне из ней подчеваются. В усадьбе-т самой сервизы и хрусталь. А нам и так пойдет, - Нюра наложила каши себе, потом достала тоже деревянную емкость с крышкой в виде бочонка и зачерпнув щедро топленого масла, добавила всем нам в кашу.

— А земли? Значит, у барина и земель-то не было? А как же его родители жили? – не сдавалась я, перемешивая кашу, которая с маслом начала издавать такой аромат, что слюни моментально заполняли рот.

— Дык, приехали они сюды ужо с сынком, то есть с Осипом Германычем. Мне мамка рассказывала, что ученый он больно был, да чем-то не угодил в Петерхбурге. Щитай, выслали почти. Усадьба-то при нем разрослась, сама видишь, что земли под ней больше, чем надо бы. А вот деревни-т вокруг ужо при Домне появились. Как вышла за барина, сразу и скупила, чего могла, - Нюра черпала кашу, дула на ложку, и пока она стыла, рассказывала мне о жизни в Верхнеуральске.

— Ясно. Дак, коли барыня умерла, значит, все сейчас мужу перешло, или пополам с сыном? – решив, что вытащить из болтливой подруги надобно все и сразу, я не сдавалась.

— Сорока на хвосте принесла, что барыня все переписала на сынка своего. Значит, барин остался только со своею мастерской, - Нюра вошла в раж, и делилась теперь всем, что было ею услышано за все прошедшее время.

— Вы чаво расселись, курицы? – дверь растворилась, и вместе с белым густым морозным паром вошла Марья – та самая служанка, которую приставили к невесте барина.

У Нюры выпала ложка изо рта. Глаша, как всегда, вытаращила и без того круглые глаза. А я, все еще не начавшая есть, принялась за дело.

— Это кто у нас тут такой громкоголо-осый? – Нюра вставала из-за стола очень эпично: ей приходилось отодвигаться, чтобы высвободить объемную грудь, а поскольку на этой лавке сидела и я, то не упала только потому, что успела схватиться за стол.

Лавка с грохотом упала. Марья отступила назад, и пожалела – ровно в этот момент дверь отворилась, и пару минут назад девица, обозвавшая нас курами, вывалилась на узкий порок, а потом и в снег.

— Барин завтракать пожелал. Ждут уже долго. Велел нести гренки с паш-те-том, - с трудом выговорил парнишка, приставленный в услужение барину.

— Барин у нас один: Осип Германыч, - как заводская труба, загудела Нюра. – И он пожелал на завтрак кашу! Значит, будет каша! Бери котелок и идите с Богом. Посуда в горке, а остальное, коли вас приставили, вы должны знать и уметь! – она закончила, прихватила котел рукавицами, сняла с загнети, и подала пареньку, аккуратно высвобождая руки, чтобы тот прихватил за рукавицы.

— А… чо… куда…- мямлил паренек, но Нюра развернула его за плечи и подтолкнула к выходу. Хлеб ишо на столе. Как барин отзавтрекал, так там и стоит. Справляйтеся! – с этими словами она закрыла дверь, подняла лавку, села, и принялась активно черпать кашу.

— А ежели чичас нас за енто накажуть? – осторожно спросила Глафира.

— Обязательно накажуть, Гланя, так что, сёрбай, не болтай, - ответила с полным ртом кухарка.

Я поняла, что сейчас, как в том анекдоте, обязательно «начнется», и тоже поторопилась поскорее поесть.

Барин, конечно, тот еще шутник, и прекрасно понимал, уезжая, что нас ждет большой скандал, к которому привлекут всех, кто находится в эпицентре. А я понимала, что убежать и прикинуться, что нам поручили какое-либо дело с Гланей, не получится уже. Да и Нюрку оставлять одну не хотелось.

Парнишка снова прибежал минут через десять. Мы успели доесть, и у входа толпились, одеваясь потеплее. Решили помочь Нюре с расчисткой снега до усадьбы. Утром вычищена была только узенькая тропа. А барин этого не любил, да и всем проще было, чтобы к любому строению можно было подъехать на санях.

— Барин велел всех созвать в гостиную, - начал парнишка.

— Наш барин уехал по делам, и велел нам убрать снег, а потом воды натаскать. А раз Фирса нет, то и прорубь рубить тоже придется нам, - ответила Нюрка так быстро, будто готовилась.

Скорая на язык кухарка мне нравилась все больше и больше, но чем закончится этот утренний ералаш я даже не представляла.

Когда на улицу в толстом вишневого цвета халате с золотой вышивкой по обшлагу вышел молодой барин, наша перебранка прекратилась.