Гром над Тьмой Часть 4 (СИ) - Машуков Тимур

Ломая твёрдую, что камень, почву, живое воплощение мглы поднималось наружу. Сотканные из едкого цинизма, злобы и ненависти, возносились вверх могучие башни. Будто желая колоннами подпирать само небо, они стремились ввысь. Мрачная, всепоглощающая тень вмиг разогнала разошедшийся не на шутку свет — ещё мгновение назад праздновавший победу, теперь он норовил трусливо бежать.

Гул войны стих, заглушаемый всепоглощающей тишиной. В ней тонуло всё, как во мраке — Мать Тьма принимала в своё чрево предсмертные крики, оклики командиров, стоны боли и ужаса.

Бес ожидания, почти сгинувший после того, как запели боевые рожки, вновь взмыл над полем боя, жадно потирая руки. «Сейчас, — как будто говорил он, — сейчас!». Мгновения тянулись липким варевом, время стремилось остановить ход часов. Битва — резвая, ритмичная, неостановимая — вдруг обратилась в нечто вялое, ватное, почти бесформенное.

Страх морем разлился меж живыми, топя в своих миазмах светлую надежду. Страх шептал в ухо всем и каждому, что, как только тишину разорвёт в клочья, каждый из них позавидует тем, кому посчастливилось пасть в этом бою раньше их.

Я чуял, как меня колотит такое знакомое, родом из далекого прошлого, волнение. Я знал, что так будет. Я ждал, что так будет.

Хидеки, даром что богиня, неуклонно теряла над собой контроль — другие девчонки тоже. Они еще не отвыкли от своих людских сущностей, не привыкли отрешаться от всего, без трепета глядя на гибель разумных. Все ждали грохота, буйства стихий.

Башня ударила бесшумно — чёрный язык, роняя кипящую смоль слюны, опробовал на вкус взвод слишком близко оказавшихся орков. Гордые продолжатели волчьего рода — варги — заскулили щенками, зеленошкурые служители топора и копья отдали всех себя только одному — адскому, пробирающему до самых костей крику.

Один за другим, они исчезали в ненасытной утробе гигантского чудовища. Убегая, спотыкаясь, они падали в лужи самой мглы. Отростки теней крепко хватали любого, до кого могли дотянуться, утаскивая в своё алчущее плоти и душ нутро.

По черным небесам побежала незримая трещина. Из открывшейся ало-красной раны самого мироздания ударило мглой — разворачивающийся эльфийский корабль опасливо заскрипел, принимая на свой борт удар. Внутри него будто взорвалась сама ненависть — щепки брызнули во все стороны осколками. Летучая посудина переломилась надвое, поверженными птицами, один за другим, прыгал за борт экипаж.

Пожиратели душ не давали им познакомиться с жесткими объятиями земли. На лету, словно куски мяса, подхватывали, рвали в клочья. Предсмертные стоны, полные боли и отчаянья — вот что им было нужно. Сегодня они получили воистину славную добычу.

То, что нужно было Матери Тьме. Облизывая губы от горячего вожделения, она обращала боль в свою музыку, заводя тихую, ласковую, почти колыбельную песнь. Небеса вдруг окрасились второй раной — как чудовищные очи, полные мрака, теперь они глядели на всех взглядом жадной до новых игрушек девчонки. Пожиратели душ потоком хлынули из её глазниц. Бежать было некуда — это знал каждый.

Но они бежали...

Пришло время жатвы — не скрывая злорадства, смеялась Мать Тьма. Она смеялась недолго, едва не завыв от досады, когда вдруг осознала:

Пришло время Богов...

* * *

Тьма-то как на нас попёрла, тут-то я и струхнула! Ну, думаю, пропал мой кривой хвост!

А как ему не пропасть-то? Ещё минутой назад всё, как по грешному делу душой каталось — жали мы мглу во все копыта. Лыцари, ну те, что святые как будто, уж без коней, дак тут мы подпрыгнули. Из наших-то, демонических, мы кто рогом, кто хвостом, кто копытом. Подо мной-то десятка два бисей, да было — так я у них над ушами плетью хлопала. Мрак им, мол, не по вкусу, как же! Лопали — и не давились! Еще и добавки просили.

А тут над головой потом так ухнуло, что уши-то и заложило. Скажи мне кто, что небо разорвать можно, так я б его в святой воде купаться послала, а тут, поди ж ты! Красным как потянуло из стороны в сторону. А оттуда, что из драного мешка, дряни потекло всякой. Мне по глупости попервой казалось, что пожиратели-то эти, они только по душам мастаки, а нас самих детями кличут. Сожрут, чё ли?

А ведь и правда жрали. Всю грешность из самого завалящего чёрта, что селянин бражку, хлестали! И коли до того наша победа была, почти в когтях добычей держали, так эта свежая сила всё в зад и обернула. Лыцари струхнули... да чё там, зеленозады-то в любую драку, да с голой сракой горазды прыгнуть, а и те бегом побежали!

А я чё, а я ничё! Уж как волна-то попёрла, меня с моими бисями от остальных-то и отрезало. Пожиратели вокруг меня, что враны кружат, даром что не каркают. Я их плетью — да что им моя плеть? Их архидемон трезубом тыкал-тыкал, не истыкал! Как криси мешок муки, они его с ног до головы облепили. Я вот когда к молодцам ночами огненным змием лётала, так мне говорили, что я — страсть. А я тогда глянула и поняла, что врут — вот она, страсть-то самая настоящая и есть! Демон-то большой, да неповоротливый — а они присосались к нему пиявками. Он так на землю-то прахом и осыпался, когда они закончили.

Ну, а уж когда дура эта из земли чёрная, что солдатская шишка в штанах, с под земли встала — как тут о собственном хвосте думать не начать?

Ну, я бисям-то командую, да только вижу, что без толку уж. Как нас отсекло, так они кто в купель, кто в исповедальню, совсем от лап отбились. Кучи навалили.

Бежать? А куда бежать? Куда ни ткни, всюду мрак. Слышала я, что Мать Тьма каждому, кому в глаза смотреть собирается, на ушко шепчет, песнью, значит, зовёт. Слышала, да не верила — это что же, мы с певуньей какой в каверзах соревнуемся? Да только правду баяли...

Я звуков тех не выдержала — такая меня тоска вдруг заела, что пропаду пропадом, что прям решила — хучь чё, а выживу!

Плетью над головой щёлкнула, ну, отвлечь чтоб, да только меня и видели. Вскочила, да на пожирателя одного верхом уселась. Ему я в наездницах не по вкусу пришлась, ну, так и я не промах! Нырнула дальше, только клыки-то над моим ухом и клацнули. Копытами сами воздуся месила, спина огнём вспыхнула. Они мне лапищами, ну что грешницу в ад утащить, так обожгло их!

Бежать бы так, да коли б их пожаром с задин задавить можно было, так мы б ещё и с срамных мест поддали!

Гляжу — а там уж воинство наше за первую линию обороны лапти смазала, тыловины только и мелькают. Стрелки-то со своими палками стеклянными что-то колдуют, залпом жарят — да где ж такую силищу, что попёрла-то, откинуть? Как из ведра, с небесных ран тварями этими льёт, а башня и так, и эдак, и рассяк бьёт — душами палёными только в воздухе и воняет! И не схватить душу-то, жадная тварь все в себя забирает.

Сцапали меня за копыта, да как порося! Сверзилась вниз, кубарем покатилась, уж не знаю, как, а сразу и на ногах оказалась.

Гляжу, жрица молоденькая — ну вылитая я! И прям точнёхонько у камушка лежит — рядом с ней орка два, да эльф с луком. Бьются, стало быть, отчаянно, зло и как в последний раз. Крик стоит, слюни летят, я аж залюбовалась на миг короткий.

Орка-то того, что поменьше, первым заели. Эльф прозевал, как со спины на них мраком полилось, полезли дети Тьмы. А тут уж и я за их спины скользнула, когтями по мордам-то клыкастым. Спасла, значит. В глаза жрице глянула, да так и втекла ей в самое нутро! Авось меня её Боги-то с ней на пару и сберегут!

Это раньше я перед их ликами срамом крутила — мол, туда им меня целовать и треба. А сейчас и сама устами богам, куды скажут, приложиться готова: смерть-то, она только на словах хороша.

Влезла я в девку, а в ней страх бисяком засел — вот у камешков-то и зажалась. Я его в пинки, и её в пинки: вставай, мол, собака! Веруй давай, как не в себя! Молись, требы всякие читай или что там у вас. Как против нас, так вы смелые завсегда были, а тут лужу напустила. Сражайся, святое отродье, иначе нас тут схарчат! Хоть и неприятно мне было внутри нее, а все ж лучше, чем снаружи. Да и подыхать одной не хотелось, вот и вопила я, что есть мочи.