Хозяйка старой пасеки (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— В прошлом году я представлял смету на дворянский совет. Если бы хотя бы все члены совета, не говоря об остальных дворянах уезда, поучаствовали в финансировании, это было бы подъемно.

— Если бы половину не разворовали, — вставила Марья Алексеевна.

— И все равно новая дорога вышла бы дешевле, чем регулярный убыток торговле, — не сдавался князь. — Медведев вон вторую неделю торчит в Больших Комарах, потому что груженый обоз, пока дороги не просохнут, не проедет, и мага у него нет, чтобы дорогу укрепить, если понадобится. Сколько наших соседей уже своих овец обстригли? Сколько шерсти по такой погоде сопреет и заплесневеет? Медведев купец хоть и честный, но себе в убыток торговать не станет. Вот и потери. А помните, как в позапрошлом году Ключевский повез в город редкие саженцы из своей оранжереи, а колесо в яме отвалилось, половина поломались? Опять потери.

— Может, ты и прав, князь. Да только к дорогам нашим мы привыкли, и с потерями этими раз на раз не выходит. Зато на новую дорогу денежки выкладывать придется сразу. — Она вздохнула. — А хорошо было бы в любое время года, как зимой, с ветерком прокатиться!

Князь с усмешкой кивнул.

— В том и беда. Прокатиться хорошо бы, да еще лучше, чтобы дорога сама отстроилась.

— А этот Медведев, которого вы упоминали, — осторожно поинтересовалась я. — Он только шерсть скупает?

Князь охотно пояснил:

— По весне — шерсть, прошлогодние варенья и моченья, если у кого излишек. Продает инструменты и семена тем, кто о них почему-то вовремя не позаботился.

Так, похоже, мне нужен этот Медведев.

— Потом все лето и осень приезжает за всем, что в саду и огороде растет, — вставила Марья Алексеевна. — В Больших Комарах, конечно, можно и получше продать, зато ни ехать никуда не надо, ни за место на рынке платить.

— Удобно, — согласилась я.

— А зимой он мороженую рыбу возит из Северолесья. Так и живет.

— Если он к кому-нибудь из вас заедет, сделайте одолжение, пусть пришлет ко мне помощника или сам заглянет, — сказала я. — Возможно, к тому времени и у меня найдется что ему продать.

— Передам своему управляющему, — кивнул Северский. — И жене передам.

— Спасибо. — Раз уж выдалась возможность, нужно разузнать поподробнее. — Этот Медведев — единственный купец в уезде?

Марья Алексеевна рассмеялась.

— Нет, конечно. Но у них у каждого свое дело. Торопов скупает зерно, гречиху да льняную тресту.[1] Ситчиков, как фамилия его велит, — холстины. Это выгодней, чем Торопову тресту сбывать, если есть кому прясть да ткать. Да и зерно, признаться, лучше Рогожину продавать, только не как есть, а солод, ржаной да пшеничный. Сальников, как ему фамилия велит, скот скупает и гонит в город на рынки. Ему же охотники шкуры продают. Бывает, Кошкин проезжает, Захар Харитонович.

— Захар Харитонович? — подпрыгнула я.

Марья Алексеевна поняла меня по-своему.

— Да, человека в его летах уже неудобно только по фамилии называть. Да и товар у него уважаемый: чай, кофий да сахар. Только он на мелочи размениваться не будет: если чай покупать, то сразу цыбик[2], если кофий, то мешком, сахар не меньше пары голов разом. Зато в долг продает, да и просто так у него занять всегда можно.

— Глафира Андреевна, вам опять нехорошо? — встревожился князь. — Вы побледнели.

— Все хорошо, — через силу улыбнулась я. — Голова закружилась, переволновалась, должно быть.

Доктор оторвался от бумаг, схватил меня за запястье, щупая пульс.

— Действительно, Глафира Андреевна только вчера пережила сильнейшее потрясение, поэтому даже небольшое волнение может проявиться куда ярче обычного.

— Все хорошо, — повторила я. — Эта мелочь не стоит вашего беспокойства. Давайте вернемся к делам: кому я смогла бы продавать мед?

[1] Льняная солома, вымоченная и вылежавшаяся, но не обработанная далее.

[2] Обшитый кожей ящик, в котором возили чай.

22.1

Тот сон, очевидно, был не сном, а остатком памяти Глаши, последним ее потрясением незадолго до смерти, и, наверное, поэтому пережившим саму Глашу. Мне захотелось постучать лбом о стену, будто это могло выбить из головы тот сон — не сон. Но рядом были люди, и я усилием воли отогнала дурноту. Чего я боюсь, в самом деле? Откажу, да и все. Сошлюсь на траур.

— Мед вы тоже можете продать Медведеву, — охотно откликнулся князь. — Сласти и все, что с ними связано, по его части. Очень он сокрушался, что дело вашего батюшки некому было продолжить. В хорошие-то годы Медведев у него по двадцать пудов покупал меда липового да кипрейного, лучших сортов.

— Погодите. — Я начала крутить в голове цифры, радуясь, что нашла чем ее занять вместо бестолковых волнений. — Двадцать пудов? У батюшки было пятьдесят ульев — это примерно две пятых пуда с одного?

Северский кивнул.

Шесть с половиной килограммов меда с колоды в хороший год? Я-то думала, при худшем исходе получу десяток!

Хотя стоп. Может быть, дело не в пчелах, а в пчеловодстве. Я же не буду разрушать гнездо и ослаблять семью, чтобы добыть мед. В любом случае не попробую — не узнаю.

— И почем сейчас Медведев покупает мед?

— Прошлым летом Лисицыну дал пятнадцать отрубов за пуд.

Что ж, если работницу на день можно нанять за змейку, то триста отрубов — неплохие деньги. Осталась сущая мелочь — превратить мои планы в настоящую пасеку.

Словно прочитав мои мысли, Северский сказал:

— Мы в уезде были бы очень рады, если бы вам удалось восстановить хотя бы часть пасеки вашего отца.

— Неужели в уезде больше нет пасек? — удивилась я.

— Почему же, есть. Лисицын, о котором я упоминал. И мужики бортничают кто как может, хоть леса уже не те, что раньше. Но, признаться, этого не хватает, и после гибели вашего батюшки цены на мед на рынке Больших Комаров поднялись до двадцати отрубов за пуд.

А купец, значит, берет по пятнадцать, себя внакладе не оставляя.

Но, раз цены на мед выросли, значит, у потенциальных конкурентов дела идут не слишком здорово. Впрочем, чему я удивляюсь, если здесь в хорошие годы с одного улья собирают раз в пять меньше, чем дед в средние?

— А чтобы вам легче было в ваших начинаниях, примите небольшую помощь. — Северский вытащил из-за пазухи бумажник.

Пока я подбирала слова, чтобы повежливей сообщить, что не прошу милостыню, князь сказал:

— Дворянский совет поддерживает вдов и сирот, а вы теперь, получается, сирота.

— Я ведь совершеннолетняя, — осторожно напомнила я.

— Ну и что. Ваша тетушка тоже была совершеннолетней, но от помощи никогда не отказывалась. Надеюсь, и вы не откажетесь.

Я заколебалась. С деньгами ведь как — берешь чужие и ненадолго, а отдаешь свои и навсегда. И отдавать приходится непременно, не баш на баш, так услугами, и услуги, пожалуй, могут обойтись даже дороже, чем вышло бы по деньгам.

Я вопросительно посмотрела на Марью Алексеевну, та едва заметно кивнула. Значит, надо взять.

— Здесь на самом деле немного: сто отрубов ассигнациями, или около шестидесяти серебром, — сказал князь. — Учитывая, что помощь дается раз в год, выходит, на очень скромную жизнь, а вам еще предстоит заниматься похоронами.

— Благодарю вас, Виктор Александрович, — сказала я. — Надеюсь, на следующий год пособие мне не понадобится.

— Если так, я буду очень рад за вас.

Северский потянул к себе лист бумаги и быстро набросал расписку. Пока я перечитывала ее и расписывалась, разговор перешел на сплетни о соседях. Я старалась слушать внимательно, но уложить в голове десяток незнакомых имен получалось плохо. Наконец доктор закончил третью копию своего заключения, и оба гостя откланялись. Стрельцов пока не возвращался.

— Пойду посмотрю, куда там наш исправник пропал, — сказала Мария Алексеевна.

А мне бы надо сходить и объяснить Герасиму конструкцию новых ульев. Хоть мне и помогли с деньгами, просто тратить их, ничего не делая, я не собиралась: ассигнации в бумажнике не самозародятся.