Князь Рысев 3 (СИ) - Лисицин Евгений

Я отшвырнул следующий предлагаемый местом силы морок, желая разрушить тот, в котором был сейчас.

Фантазия — бич литератора. Училка по литературе не любила готовых унестись на крыльях фантазии учеников и видела в сочинениях, в первую очередь, строгость кем-то заведомо заложенных мыслей — и ни грамма свободы!

Раньше я с ней спорил, сейчас же готов был согласиться. Если меня хотят сделать очередным невзрачным пятном на полотнище творения, искусства ради и красоты для, то я испоганю собой все, до чего только смогу дотянуться!

Вознесясь великаном над вулканом, я захлопнул дымящийся зев остатками носка. Выкорчевал треклятый дуб, стих о котором принес мне сразу три двойки в журнале. Словно напоследок, будто больше нечем было заняться, поддел носком крохотную Джульетту — зубастая бестия улетела под самые небеса, так и не завершив трапезы.

Камню Поэзии не понравилась. Словно недовольный младенец, он заелозил. Громогласно и отчаянно, узрев во мне еще одного врага, поспешил выплюнуть меня прочь.

Кубарем я выкатился из его пут. Узы, которыми он пытался выкачать из меня самую суть, рвались. Мышцы в руках налились силой — все еще не веря тому, что мне удалось вернуться, скинул с себя наросты клякс. Словно для них я уже стал единым целым с блестящим булыжником, они норовили облепить меня точно так же, как и его.

Мир перед глазами все еще представлял мешанину выдумки с реальностью. Мне казалось, что именно таким видит его жизнерадостный безумец. Цвета лились потоками, запахи хватали за руки, у чувств был вкус. Ревность была словно кислые зеленые яблоки, ярость отчаянно походила на мед с орехами, говоря, что нельзя останавливаться.

Мир прыснул мне в лицо спорами всех эмоций, какие только можно было себе вообразить. Я увернулся от синих водянистых шаров, отбил красные плечом и поймал на лету золотистое нечто, тотчас раздавив его меж пальцев.

Меня проняло с ног до головы. Здравый смысл не возвращался — отчаянно и зло он пытался расставить по местам взбаламученное нутро. Получалось у него с переменным успехом.

Паника, готовившаяся занять трон, вдруг выглянула в окно и поняла, что случилась революция. Не успела она взять бразды правления в свои руки, а ей уже на смену летела решимость.

Терять больше нечего, пан или пропал.

Я повторял последние слова, будто чародейскую мантру. Сам дьявол, будто дивясь охватившей меня отваге, ввалил вместо положенных трехсот с чем-то там процентов добрую тысячу в силу. Ясночтение взорвалось грохотом оваций, поздравляя меня со свежей ачивкой. Я ухмыльнулся — из всего того разнообразия, что покоилось внутри камня поэзии, мне удалось ухватить дух героизма.

Как же, мать его, хорошо, что у того духа полная мошна добротных характеристик! С такими-то можно и не такой еще краковяк сплясать!

Глава 22

Я рванул с места в карьер. Нерешительность испарилась, исчезла, словно дым. Героизм лежал на моем теле баффом: словно пронырливый, избалованный мальчишка, он копался в недрах моей души, норовя вытащить все, что покажется ему интересным.

Меня посещало одно озарение за другим. Теневым хватом я располосовал очередной готовый лечь на гладкое покрывало камня мазок — Кисть Мироздания не поняла моих эксцессов. Словно видя во мне назойливую муху, она спешила оградить меня растущим прямо из-под земли маревом стекла, обратить все в причудливую россыпь мозаики.

Варваром, не ведающим прекрасного, я прорвался сквозь нее в прыжке, разбивая пока еще хрупкую преграду собственным телом. С размаху, не прекращая движения, вонзил кулак в растущую из брошенной наземь кляксы фигуру. Словно была сделана из точно такого же стекла, она взорвалась брызгами. Остаток я добил ногой, подхватил похожее на дубину щупальце, поудобней взвесив в руке.

Егоровне было худо. Художник измывался над старухой: в совершенстве овладев артефактом, спешил обратить ее ноги в месиво. Краска липла к мохнатым ногам, разъедая копыта. Черная книга оборачивала ее ошибки вспять, не давая хозяйке окончательно сгинуть. Кисть Мироздания давила на старуху, спеша обратить ее всего лишь в рисунок на стене. Огненной дьяволицей она скакала от одного накинутого на нее образа к другому. Раздувая щеки, впивалась в жидкую плоть возникшего перед нами чудовища — чтобы в тот же миг быть отброшенной назад.

Он бил щупальцами плетей во всей стороны. Стремясь настигнуть меня, метил в голову, грудь и ноги. Мелкая сошка, неуместный человечек вдруг оказался до безобразного проворным и начал представлять угрозу — разве такое прощают?

Я бил импровизированной дубиной наотмашь и с размаху. Всякий раз она хрустела, рассыпаясь в крошево осколков, становясь острее. Я, наконец, начал ощущать себя точно так же, как Алиска на этом званном вечере для элиты.

Без клинка никуда.

Я читал его, словно открытую книгу. Перед глазами бежали строки характеристик — и мне было смешно. Какие характеристики могут быть у сгустка краски? Никакие ловкость, сила и интеллект? Так они ему никогда и не были нужны. Система, спешившая огласить класс любого, кто только возникнет передо мной, теперь пасовала и не знала, что делать. Как будто извиняясь, подсовывала другое. Ну, спрашивала она, хочешь глянуть его способности? Хочешь посмотреть особенности?

Я хотел. О, я крайне, блять, попросту мечтал взглянуть, чем же особенна эта навозная куча передо мной.

К моему удивлению, он не до конца решил перестать быть человеком, оставив где-то в недрах отвратного месива кусочек самого себя старого. Где-то на задворках сознания несчастного по-прежнему жила и не тужила любовь к моркови. Вот кто бы мог в здравом уме представить, что нечто, раздевающее Егоровну, срывающее со старухи демоническую броню, попросту обожает хрустеть этой рыжей дрянью? Тут оставалось разве только что в ладоши похлопать от важности добытой мной информации. С такой-то хоть черту в рыло, хоть бесу в зад!

Героизм противился сарказму. Словно взбудораженный пес, почуявший скорую прогулку, бафф не давал мне покоя. Вперед, скорее, быстрее — разве здесь можно медлить?

В особенности зная, что у врага богатый внутренний мир?

Особенность снова показалась мне до безобразного смешной, но я закусил губу. Мысли в голове трещали, не желая складываться в единое целое. Ничего, заставим!

На ум приходил бой с Трусиками Погибели. Думай, стучал по лбу здравый смысл, предлагая воспользоваться тем же советом и сейчас. Ухмыльнулся — здесь и сейчас я стоял где-то на грани самого безумного безумия. Священники рисуют в своих проповедях загробную жизнь, состоящую сплошь и рядом из наслаждения в раю за праведность да страдания за земные грехи. Теперь-то я уж точно знал.

Врали-с!

Все, что тут поджидало на самом деле — это сражение с демоническими труселями да сгусток краски, вражеский шпион. А, ну и попытка задушить песню на полуслове — так, чтобы не скучалось.

Богатый внутренний мир, богатый внутренний, богатый внутренний мир…

Характеристика, которой его наделило ясночтение, почти отскакивала от зубов. Описание, подмигнув, гласило, что сей персонаж любит купаться в лучах славы, а когда оной нет — окукливается, уходя в собственные фантазии с головой. Кукольный, крохотный, маленький собственный мирок внутри этого гнусного тела.

Что делать дальше, я понял почти сразу же. Здравый смысл хватался за голову, крича, что я поддался наивному порыву, что все, что произойдет дальше — ошибка! Я же кивал, вторя ему. Все, что дальше, — ошибка. И обязательно, всенепременно безумие. Но в комнате, где стихи пляшут краковяк, оживают картины, а песни порождают образы перед глазами, только и остается, что полагаться на безумие.

В конце концов, никто ведь не живет вечно, правда?

Художник отшвырнул Егоровну, словно надоевшую игрушку. Все в нем манило меня к себе — он будто приглашал подойти ближе еще на шаг и встретить свою судьбу.

Я не заставил его долго ждать. Он возносил передо мной одну преграду за другой — и каждая находила свою погибель от моей руки. Ясночтение вело меня, словно по наитию, подсвечивая чужие слабости. Кто бы мог подумать, что оно так может?